Перегрины. Правда за горизонтом - Василий Кленин

==ТОМ I== Пролог. Сто лет тому назад

100 лет назад. Имя: раб Геммий. Место: новая земля, Терра Нова

Солнце, багровея от натуги, запихивало себя в пористую чернеющую массу деревьев на вершине неведомой горы. Спустя долгие дни, десятки дней, оно не тонуло с еле слышным шипением в бескрайней водной глади, а пряталось в сушу! Дивную, неведомую сушу. И лес, что прямо сейчас пожирал уставшее от борьбы светило, тоже был неведомый. Даже сам воздух… Несмотря на то, что день был жарким, с Океана внезапно задул зябкий бриз. Геммий поежился и поневоле заставил себя подняться с земли, на которой он провалялся, кажется, целую вечность.

Он валялся на земле!

«Господи, Исусе Христе! – мысленно взмолился Геммий. – Спасибо тебе за чудесный дар этот!».

В его ушах, как будто, до сих пор волшебной музыкой звучал радостный и испуганный крик одного из матросов с носа «Тита»:

«Земля!».

Сорок шесть дней – бесконечных мучительных дней с выжигающим солнцем и промозглыми дождями – выдавили всю радость жизни. Значительная часть еды испортилась, вода зацвела. Рыбная ловля и дожди едва-едва позволяли пополнить запасы. И уж рабы тут точно стояли в очереди последними. Перегрины и рады были прекратить мучения, но у них не оставалось выбора – и ветра, и морские реки-течения влекли их неукоснительно на закат. Прочь от негостеприимной родины. Прочь от жалких островков, что не смогли стать ей заменой.

Тоска стала воистину беспросветной. Море просто не могло быть таким огромным – нет таких просторов в Ойкумене. Это Океан, который суть окончание сотворенного мира. Ни земли, ни людей здесь нет и быть не может. Либо вскоре корабли свалятся за край мира, либо так и будут плыть по бесконечным волнам: то ли еще в мире живых, то ли уже в ТОМ мире…

И вдруг внезапный, как вспышка молнии, крик – «Земля!».

Сердце замирает, пересохшие губы трескаются от недоверчивого – что?! Вожделенное слово не входит в разум, отказывается усваиваться. Так желудок, долгое время лишенный пищи, отказывается принимать еду. Не верит в нее.

Ты волочишь к борту свое усталое, измученное тело, щуришь уставшие от однообразного пейзажа глаза… видишь, но не можешь поверить в черную полоску у горизонта. А снизу, с полок, уже стреляют вопросами гребцы своими взволнованными хриплыми голосами: «Что? Что там, дед?».

«Земля, братцы… Земля, клянусь волосами Куприды! Чуть правее носа». И, только произнеся это вслух, начинаешь верить. А вокруг – множащиеся возбужденные голоса, набирающие силу ревущего шторма. Справа раздается нестройный, явно взволнованный рев буццин. Это на «Мотилоне» тоже увидели сушу и теперь спешат сообщить об этом остальным перегринам.

Как гребли тогда гребцы! Впервые они так и норовили обогнать ритм барабанов. Из-за слабого, хотя и попутного ветра паруса им помогали слабо. Так что берег приближался мучительно медленно, даже начало казаться, что морская река-течение пронесет суда мимо земли. Узкая полоска постепенно разрослась в серо-зеленое месиво. Берег смотрелся недружелюбно: каменистый и узкий. Набегающая волна весело бурлила в нем, добавляя к общей картине еще один цвет – белый.

Долго, мучительно долго, корабли выискивали безопасный пятачок берега, чтобы выкинуть свои тела на твердую землю. Люди изнывали от ожидания. Суда шли бортом вдоль восточного побережья, а люди пожирали глазами сушу и ждали команду: «Поворот налево!».

Наконец она раздалась! Тяжелый, широкопалубный флагман «Тит» начал лихой разворот к берегу, с небольшой задержкой к земле устремились и остальные корабли. Сначала тихий удар о песок, затем вторая волна с трудом приподняла корпус «Тита», продвинула вперед, и корабль плотно засел на земле. И после этого только резкие крики офицеров, практически с обнаженным оружием в руках смогли остановить толпу, собиравшуюся хлынуть за борт.

Об опасности чужой земли (земли, расположенной далеко за краем мира!) забывать нельзя. Первыми на берег сошли солдаты: при щитах и фрамеях. Проверили ближайший лесок, убедились в отсутствии каких-либо врагов. Только лишь после этого перестали сдерживать остальных.

Как же это было прекрасно – развалиться на прибрежном песке после долгих дней и недель бесконечного плавания! Геммий лежал на твердой поверхности, но еще долгое время мир продолжал качаться в его голове: остров ходил ходуном, как палуба галеры, от этой качки голова слегка кружилась, а сам плотник убаюкивался. Лишь недавно волнение, наконец, успокоилось, твердь замерла, и Геммий насладился почти забытым покоем.

Но теперь зябкий бриз все-таки поднял его. Холодно. Но, при этом, возвращаться на корабль не хотелось. До скрежета зубовного! Старик закутался в обрывки плаща, подошел к окованному бронзой носу галеры и уселся прямо на плавном изгибе грозного корабельного рога. Зарывшееся в песок судно практически не качалось, так что можно было представить себя на обычной поленнице, на каковых судовому плотнику и кузнецу нередко доводилось спать.

Но не в этот раз. Мягкое шипение волн о песок не заглушило легких шагов.

– Дядя Геммий! – тихо, чтобы не напугать, позвал надломленный голосок. – Дядя Геммий! Я тебе воды принес.

Мастеровой приоткрыл глаза. Голос-то он узнал – ловкий рыжий пострел Клавдий с ломающимся голосом постоянно ему надоедал. Хотя, зачем ворчать напоказ: надо признать, что корабельный служка за долгое плавание стал дорог плотнику. Своих детей у него не было, не с кем было поделиться отеческой заботой. Паренек это чувствовал и отдаривался, как мог. Вот и сейчас воду ему предложил!

Все долгие дни пути с Закатного берега питье было личной заботой каждого на всех кораблях перегринов. Пить можно было строго по норме, и пить надо было сразу у бочки. Потому что всякое могло случиться, и второй раз тебе никто уже не нальет. Вода – даже затхлая и поганая – стала на кораблях самой главной ценностью. В последние дни за нее и убить могли. А тут кто-то доверил этому подростку передать воду другому. Кто же так верит в благородство маленького раба?

Клавдий, улыбаясь во всю харю, держал в руке глубокую деревянную миску.

– Это свежая вода, – радостно заявил он. – Не та мутная баланда, что оставалась в бочках. Мы нашли ручей, дядя Геммий! Журчит, грохочет по камушкам – аж сердце заходится. Я ничего вкуснее в своей жизни не пробовал!

Старик зачарованно уставился на