Сказки В. Гауфа - Вильгельм Гауф

На следующий день караван беспрепятственно продолжал путь, а когда снова остановились для отдыха, Селим, незнакомец, сказал Мулею, младшему из купцов: «Вы хотя и младший, но зато запас веселости у вас большой. Наверное у вас найдется рассказать что-нибудь забавное. Скорее выкладывайте, освежите нас после дневного зноя!» — «Пожалуй, нашлось бы что-нибудь подходящее», — отвечал Мулей, — «но юности приличествует скромность и потому отдадим предпочтете старшим товарищам. Зулейко, всегда такой мрачный и сосредоточенный, пусть расскажет нам, что так сильно жизнь его омрачило? Может быть, нам удастся смягчить его тоску. Мы от всей души готовы помочь собрату, будь он даже другой веры». Тот, к кому обращались эти слова, был человек среднего возраста, мужественный и красивый, но, действительно, мрачного вида. Хотя он был не мусульманин, спутники любили его; он сумел своим благородством заслужить их уважение и доверие. У него не было одной руки и товарищи именно этим объясняли его тяжелое настроение духа.

На приветливое обращение Мулея Зулейко отвечал: «Я искренне почтен вашим доверием. Особой заботы у меня нет, по крайней мере, нет такой, которую вы, при всем желании, могли бы устранить. Но так как Мулей упрекает меня в мрачности, я вам расскажу кое-что и вы поймете, почему я мрачнее, чем многие другие. Вы видите, у меня нет левой руки. Она отсутствует не от рождения: я лишился ее в те ужасные дни моей жизни. Прав ли я или неправ, что с тех пор, может быть, стал печальнее, чем подобает в моем положении, сами судите, когда выслушаете повесть об отрубленной руке».

Отрубленная рука

Родился я в Константинополе; отец мой служил драгоманом (переводчиком) при Высокой Порте и одновременно вел довольно прибыльную торговлю благовонными эссенциями и шелковыми тканями. Он дал мне хорошее образование, при чем частью сам занимался со мною, частью поручил мое воспитание одному священнику. Сначала он предполагал передать мне лавочку, но потом, когда мои способности превзошли его ожидания, он, по совету одного друга, решил сделать из меня врача. Врач, видите ли, если он хоть немного больше знает наших обычных базарных крикунов, легко может составить себе состояние в Константинополе. К нам в дом заходило много франков и один из них уговорил моего отца отпустить меня с ним в Париж, где, как он говорил, такому искусству обучаются даром и много лучше, чем в других местах. Он вызвался также даром провезти меня. Отец мой сам много путешествовал и охотно отпустил меня. Я был очень доволен видеть чужие края и не мог дождаться минуты, когда мы выедем. Наконец, франк покончил со своими делами и велел мне готовиться к отъезду. Накануне отец повел меня в свою спальню. Там я увидел на столе богатую одежду и разное оружие. Но что особенно меня пленило, это большая кучка золота. Мне еще такой не приходилось видеть.

Отец обнял меня и сказал: «Видишь, сын мой, я все это приготовил тебе на дорогу. Оружие это твое; это то же, которым когда-то снабдил меня дедушка, когда я отправлялся на чужбину. Я знаю, ты умеешь управлять им; но, помни мой совет, употребляй его лишь в тех случаях, если нападут на тебя. Состояние мое невелико. Я разделил его на три части: одна тебе, другая останется мне, третья — это неприкосновенное имущество, запас на черный день».

Так говорил старик и слезы выступили у него на глазах: может быть, он предчувствовал, что нам не суждено было видеться.

Путешествие прошло благополучно; мы скоро прибыли в страну франка и шесть дней спустя въезжали в Париж. Спутник мой нанял мне комнату и советовал осторожнее обращаться с деньгами. Я жил три года в городе, выучился в это время всему, что до́лжно знать хорошему врачу, но было бы ложью сказать, что я охотно остался бы в стране.

Обычаи этого народа мне совсем не нравились, да и друзей там было у меня немного.

Наконец, тоска по родине овладела мною; я все это время не имел известий от отца и с радостью воспользовался первым удобным случаем добраться до дома. Как раз франки посылали из своей земли посольство Высокой Порте; я зачислился врачом при посольстве и благополучно прибыл в Стамбул. Но что же я там нашел? Дом отца стоял заколоченный; соседи удивленно смотрели на меня и сообщили, что отец мой умер уже месяца два тому назад. Тот священник, который обучал меня в юности, тоже пришел и принес ключ от дома. Как пусто, как печально было все внутри! Я обошел весь дом, все было в том порядке, как оставил отец, только нигде не оказалось того золота, которое он хотел оставить. Я обратился к священнику; тот поклонился и ответил: «Твой отец был святой человек! Он все деньги оставил церкви». Мне это показалось странным, но что было делать? Хорошо еще, что оставались мне дом и товары отца. То было первое постигшее меня горе. Затем последовал удар за ударом. Я не решался объявить себя врачом; мне стыдно было самому кричать о себе; будь отец жив, он бы ввел меня в богатые и знатные дома, а теперь никто слышать обо мне не хотел. Да и товары отца плохо сбывались; покупатели уже разбрелись, а новых сразу трудно было приобрести. Как-то раз сидел я и думал свои печальные думы, как вдруг вспомнил, что нередко во Франции встречал людей своего племени, которые ходили с товаром по рынкам и площадям. Я даже вспомнил, что у них охотно покупают и что можно таким образом порядочно нажить. Я раздумывал не долго, продал отцовский дом, отдал другу на хранение часть вырученных денег, а на остальные накупил того, что во Франции