Люди и встречи - Владимир Германович Лидин

Он оставил у меня папку со своей несвоевременной рукописью, и я в тот же вечер, под удары зенитных орудий, отбивавших очередной воздушный налет, вернулся в тот мир, который казался тогда чуть ли не навсегда отодвинутым... Все было в этом мире — и молодость передового писателя, и строгие заветы Чехова быть ближе к народной жизни, и музыка Рахманинова, и голос Шаляпина. Телешов словно утверждал непреходящие ценности, напоминая о том, что войне не дано уничтожить русскую культуру, какие бы испытания ни пришлись на долю нашего народа. И можно было почувствовать, что старый писатель брался за перо не только по привычке, а и потому, что считал это своим посильным участием в общей борьбе, твердо веря, что придет время — пригодятся и его скромные записи.

Моя память не сохранила, что я попытался помочь Телешову в деле устройства его книги, но, судя по одному из его писем ко мне, видимо, это было так.

«Пользуясь Вашим предложением, я передаю Вам рукопись «Записки писателя». В ней около 10 листов. Заглавие можно изменить на любое иное. Пробовал называть но-разному, но все как-то не то. Но дело не в заглавии... В литературе я работаю уже 55 лет. За мною — основание «Среды», за мною начало сборников «Знаний», за мною Книгоиздательство писателей. Мне уже 73 года, и мне надо поторопиться с моими записками. Без меня о многом рассказать будет некому. А я все время добавляю к своим статьям страницы и строчки и даже главы. Ведь для моей жизни остались цифры только однозначные, а не двойные».

Письма Телешова, а их у меня не мало, написаны до последнего года его жизни столь прямым, твердым почерком, что никогда не почувствуешь в них старческую руку. Письма Телешова — это тоже своего рода записки писателя, он писал их всегда, когда что-либо волновало его, писал с аккуратнейшей неукоснительностью, если хотел по какому-либо поводу выразить свои чувства.

Н. Д. ТЕЛЕШОВ

«Вот и дожил до 75‑летнего возраста, до глубокой старости, — пишет он мне в одном из писем. — Не могу не считать мою долгую жизнь счастливой, благодаря прекрасным людям, в окружении которых я почти всегда находился, — прекрасных, ярких, талантливых и крупных людей. Много пережито было и огорчений, но милые спутники мои заставляли меня забывать невзгоды».

Книге Телешова «Записки писателя» суждено было узнать широкую популярность. «Записки мои вышли на днях новым изданием — уже восьмым, — писал он мне в 1953 году. — По-прежнему книг этих нет нигде, даже у автора». И я не мог не вспомнить ту трудную военную зиму, когда Телешов писал свою книгу, твердо веря, что в арсенале нашей культуры есть могучее оружие — слово писателя, даже если это только воспоминания о лучших людях прошлого...

Почти в течение полувека Телешов жил в одной и той же квартире на Покровском бульваре. Квартира эта была устаревшая и неудобная, но для него было с ней связано столь многое, что он не захотел воспользоваться ни одной возможностью переменить ее. Здесь, в этой полутемной комнате флигелька во дворе, играл на рояле Рахманинов, здесь пел Шаляпин, нежно любивший Телешова, здесь за столом сидели Леонид Андреев, Иван Бунин, Серафимович, и мне кажется, жилище это было дорого Телешову не только по воспоминаниям: с ним была связана пора становления целого ряда писателей, а судьбы писателей всегда тревожили Телешова, он всегда ратовал за широкое признание писателя, если это был подлинный деятель литературы.

«Мне всегда вспоминается Мамин-Сибиряк, которого наградили почетным званием академика, когда он был уже без памяти и дня через два умер, так и не узнав этой новости», — пишет Телешов в одном из писем, адресуя эти слова горечи к тем, кто не умеет ценить писателя при его жизни. Телешов всегда болезненно относился к оценке писателя, считая — по глубокому личному опыту, по деятельности «Среды», которую он возглавлял, — что своевременная оценка писателя — залог развития литературы.

В одну из сред — именно в память «Среды» к этому дню и приспособили — в небольшом кругу близких и друзей отмечался день рождения Телешова. Ему было уже много лет — за восемьдесят пять. Все еще подтянутый, хотя годы и порядком сгорбили его, отняли слух, Телешов вышел к праздничному столу. Он был бодр и радовался друзьям, круг которых столь поредел к концу его жизни. Умерли Горький, Серафимович, Шаляпин, Рахманинов, незадолго до этого вечера умер Иван Бунин. Судьба Бунина всегда волновала Телешова: он сделал немало для того, чтобы побудить Бунина вернуться, почти добился этого и горько был разочарован, когда это не случилось.

— Писатель должен жить со своим народом и умереть на своей родине... только так и никак не иначе.

Он всегда говорил это, когда речь заходила о Бунине.

В этот день рождения Телешова, по старым традициям «Среды», Николай Дмитриевич сам должен был читать отрывки из своих, еще не напечатанных и лишь недавно написанных воспоминаний. Он сел на свое место, надел очки и тихим голосом, как это свойственно людям с ослабевшим слухом, стал читать воспоминания о театральной Москве. Каждый раз, когда речь заходила о Шаляпине, Неждановой или Рахманинове, вступали голос или музыка тех, о ком вспоминал Телешов: радиола через адаптер передавала пластинки, и тогда казалось, что здесь, на очередной «Среде», присутствуют те, кто были спутниками жизни Телешова...

Кажется, это была последняя «Среда» у Телешова, и все те, кто побывал здесь в этот раз, как бы унесли с собой видение того глубокого и блестящего прошлого, в котором Николай Дмитриевич был не только своим человеком, но и одним из его организаторов.

Обращаясь к общественной деятельности Телешова, поражаешься его неутомимости: он участвовал почти в любом начинании, когда дело касалось помощи литератору или печатникам, и участвовал широко, не пропустив ни одного случая послужить делу литературы. Письма писателей к нему всегда любовны, как любовны и надписи на фотографиях, которые дарили «Митричу», скромному и глубоко душевному человеку. Душевность — это тоже составная часть тех качеств, без которых не может быть полон и внутренне закончен образ писателя. Телешов всегда огорчался, когда встречался с потерей этого качества в том или ином литераторе. Сам он был внимателен к людям в высшей степени. Наша писательская общественность несколько раз отмечала вехи его долголетней жизни.