Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

Когда мы дошли до номера, у меня волосы были мокрые от ужаса, от того, что я испытала, когда его тащила. А он был очень спокоен, он сказал мне: «Все прошло». Я говорю: «Ты уверен?» И он мне показывает, что руки, ноги – все цело, и он ходит. Но ничего не прошло, ничего. Он больше с этого момента не смог плавать. Он никогда с этого момента не был прежним.

Вот с этого летнего дня начинаю отсчет того, что называется его смертельной болезнью, которую впоследствии диагностировали как Паркинсон, и одновременно диагностировали, что эта форма нетипичная для данной болезни и что вылечить ее не могут, а могут только продлевать, останавливать, облегчать состояние.

Но тогда не было вообще никаких признаков того, что что-то случилось непоправимое. Мне звонит Лена, Лена Горбунова, или Лена Горбунова-Березовская, которая была последней фактической женой Бориса Березовского, хотя они не были зарегистрированы. Я говорю с Леной по телефону, и она говорит: «Что-то у вас, Зоя Борисовна, голос сегодня какой-то не такой». А он у меня всегда слегка азартный, слегка на подъеме, если только я не устала сильно. И ей говорю, думая, что она как раз тот человек, которому можно довериться, она никогда ничего никому не рассказывала, молчаливый человек, и я ей говорю, что у меня странная история произошла.

Она спросила: какая история? Ей не понравилось, что я сказала «странная» и что я этим огорчена. Надо сказать, что она кидалась на помощь всегда, особенно в делах искусства или людей искусства. И я ей рассказываю эту историю, что какая-то странная вещь, но вроде не повторилось, ничего нет, но я не могу из головы выбросить этот случай в воде. И с одной стороны, Андрей абсолютно категорически отказывается на эту тему говорить и вспоминать, а с другой стороны, конечно, я хочу его показать или под предлогом диспансеризации обследовать, чтобы я поняла, почему это могло быть и не может ли это повторяться. «Только я вас прошу, – я сказала, – я вам это рассказываю с одним условием, что вы не скажете Борису Абрамовичу». Она сказала: «Ну что вы, Зоя. Конечно, если вы просите, нет».

Через час мне позвонил Борис Абрамович и орал на меня так, как он не орал никогда: «Ты что, с ума сошла? Ты что, не понимаешь, что это серьезно? Ты что берешь на себя такую вещь, идти на поводу у него, когда он хочет рассказывать, не хочет! Немедленно, – он сказал, – ты завтра звонишь по такому-то телефону Ольге Пивоваровой, я предварительно с ней уже договорился. И самолет завтра я выделю. Надо немедленно его перевезти в швейцарскую клинику для полного обследования».

Мы всю жизнь потом с Андрюшкой вспоминали этот шаг, потому что, конечно, он ему добавил несколько лет жизни. Паркинсон диагностировался приблизительно через полгода, и диагностировал его мой самый любимый доктор наряду с Рошалем, это Александр Николаевич Коновалов, который созвал консилиум. Мы лично с ним были знакомы, очень симпатизировали друг другу, вместе отдыхали в Грузии. Про него я могу долго рассказывать, потому что так случилось, что жизнь сомкнулась с ним на каких-то решающих, узловых моментах жизни.

Я однажды вошла в «Балчуг», у меня была встреча то ли с Пугачевой, которая там жила, то ли просто с кем-то свидание, я не помню. И я вхожу в эту гостиницу и вижу, что идет навстречу Александр Николаевич совсем с лицом никаким, помятым, растерянным. Он видит меня, мы кидаемся друг другу на шею, мы всегда обнимались и очень симпатизировали. И я говорю: «А что, что случилось?» И рядом с ним человек стоит и говорит: «Умерла жена. Поминки были в „Балчуге“». Его абсолютно прелестная жена, очаровательная, умерла в таком раннем возрасте. По-моему, он никогда больше не женился, хотя, конечно, женщины просто за ним бегали, он был полный какого-то очарования, гибкости, обаяния в разговоре – удивительный человек.

Так вот отрицание Андреем факта его болезни было почти до последних трех лет, когда он уже понимал, что умирает. «У меня нет Паркинсона», – говорил он. Он не любил, когда я врачу говорила при нем, что таков диагноз. Это было мучение. Идея в его голове была, очевидно, что он не может умереть от этого, что это не смертельная болезнь. А во-вторых, что-то неприятное было – Паркинсон, какая-то недвижи́мость, неподвижность, что-то уродливое, что не входило в его сознание.

Ничего не образовалось. Никогда. Никогда он уже не станет прежним, не сможет плыть, взлетать на парасейлинге, который снится ему всю зиму. В прошлое уйдут не только водные лыжи, но и многочасовые одиночные прогулки по Крымским горам, Массандровскому парку, Никитскому саду, где родились многие его стихи. Какое-то время в спокойную погоду Андрей еще будет на спине качаться на волнах, даже добираться самостоятельно до берега. Но и это продлится недолго. Его упорство, желание доказать, что он не стал инвалидом, уже трижды кончались катастрофами. Сколько раз я вытаскивала его из воды, но были и случаи, когда приходилось звать на помощь дежурного спасателя. После того я уже никогда не оставляла его вне поля зрения.

Теперь он вообще не может быть один. Сменяющиеся круглосуточные сиделки живут с нами по полгода. Это и благо, и пытка. Не только для него, полностью лишившегося творческого одиночества, но и для меня. В доме существует невольный соглядатай, которому становится известно все личное, интимное. Сколько лет мы не впускали в нашу жизнь родных, прессу, избегая утечки какой-либо информации. Сегодня все это невозможно, в доме – чужой человек. Стесняемся выражать чувства, скрываем слабости, сглаживаем углы характеров. Хотя каждая из помощниц, бесспорно, достойна благодарности. Сколько раз удавалось им спасти Андрея от падений, обеспечивать безопасные длительные прогулки, даже записывать внезапно рождающиеся стихи!

Никто не знал о его диагнозе, он не хотел, чтобы люди прослышали о его бессилии. Эта сила воли к жизни, к тому, чтобы сохранить свое имя, свою стать. Он всегда просит одеть его красиво. Такой принц по рождению.

Болезненная реакция Андрея на окончательный диагноз выработала у меня формулу ответа посторонним: «У него поражен центр равновесия в результате автомобильной аварии». Увы, это только часть правды. Без констатации болезни Паркинсона защитить его от жизни невозможно. Предугадать внезапные вставания Андрея по ночам или даже днем, после еды не удается. Уже пять или шесть раз случалось так, что, проснувшись ночью и