Перегрины. Правда за горизонтом - Василий Кленин

– Размеры этой земли потрясают, – признался Альдабад. – Невероятные просторы. Скажи, а если придется нам все силы Севера бросить против ферротов, смогут местные дикари участвовать в нашей войне?

– Кори, конечно, не воины, – Валетей почесал затылок. – Но это храбрый народ, и убивать они умеют. С дикарями мы довольно дружны, помогли им против людоедов, но просто так да неведомо куда они, конечно, не захотят плыть. Но местным нравятся многие наши изделия: топоры и пилки, легкие плетенки. А особенно – керамика. Вот за такие подарки, думаю, сможем с окрестных общин собрать… ну, десятка три человек.

На лице макатийца проявилось слишком явное разочарование. Валетея это расстроило, и свое чувство он тоже не смог скрыть.

– Но еще и сами портойи, здесь живущие. А это – еще больше трех десятков. Причем большая часть – обученные Нефримом воины. Да и остальные уже участвовали в схватках.

Гуильда не понимала, с чего у Валетея проснулась такая страсть к хвастовству. Три десятка сибонеев не собрали даже для похода в горы, а уж в той войне местные были заинтересованы. А тут – плыть в неведомые дали на бой с ужасно сильным врагом! Да и про боевой опыт портойев – сильно преувеличено. Уж Гуильда-то знает, что такое настоящие воины! Она выросла среди таких…

Девушка сразу вспомнила, что случилось недавно с ее домом, и потемнела лицом. Валетей же, как будто услышал ее мысли и начал говорить уклончиво:

– Нам только перевезти столько людей не на чем – порториктонские каноэ мы отдали. Сейчас заложили сразу три новых. Но когда еще их сделают! И с подарками у нас тут туго – вещей и инструментов самим еле хватает. Первая печь гончарная уже готова, но она без остановки обжигает кирпичи на вторую печь.

Речь его стала весьма похожей на оправдания, и муж Гуильды это тоже почувствовал. А хотелось-то хвастаться.

– Ничего! Мы постепенно прибираем этих кори к рукам. Они уже чувствуют нужду в нашей защите, охотно работают за подарки. А скоро мы еще одной веревочкой их к себе привяжем. Я сам пример подам.

Гуильда моментально вскочила на ноги.

– Ты что, этим хвастаться собрался? – в сердцах вырвалось у нее. – Да еще и брату моему!

– А что такое? – нахмурился Альдабад.

– Да девку местную он решил в дом привести! Второй женой, – девушка не хотела, вот честное слово, не хотела, однако предательские слезы уже набухли в глазах. Так уж сердце требовало пожаловаться… Кому ж теперь, кроме как брату? Единственному оставшемуся родичу.

Макатиец смутился и закряхтел, не зная, что сказать. Хочется защитить младшую сестру, которую так давно не видел. Но от чего? Да еще и находясь в гостях у ее мужа, разделив с ним еду.

– Малышка, – неуверенно начал Альдабад. – Но ты ведь знала, каковы обычаи у портойев, когда тебя нарекали невестой. А твой муж теперь не абы кто, а большой вождь. К тому же совершивший удивительное – открывший такую великую землю! Сама понимаешь, такому человеку у северян просто нельзя быть с одной женой… Вторая жена – да у тебя ведь гордость должна быть, а не обида.

– Гордость?! – Гуильда задохнулась. – Встать в очередь за любовью – гордость? Слушать, как стонет под твоим мужем другая женщина – гордость? А я вот знаю другое портойское слово для этого – унижение! Слышал, брат? Сколько мешков соли стоило мое унижение?

– Ты язык-то свой укороти! – рявкнул Альдабад. – Обе семьи уже готова грязью выполоскать. Солью меня попрекаешь? Между прочим, Протиты нам теперь почти кровная родня! Я с братом твоего мужа в двух битвах плечом к плечу стоял. Мы вместе кровь проливали! И чужую, и свою.

Брат метал молнии из-под бровей, и Гуильда сникла. Ох, ну зачем она про эту соль ляпнула! Ведь он один здесь мог поддержать ее. Заступиться. Хотя бы пожалеть. А теперь и он вызверился. Хорошо, небось, муженьку сейчас – все на его стороне (в Мелиде, который выкупил ее для своего брата, она и на миг не сомневалась).

Но муженьку что-то не было хорошо. Он как-то растерянно смотрел в пустую чашку из скорлупы ореха и бормотал тихонько: «Унижение… Унижение…». Словно пробовал слово на вкус. И, судя по его лицу, оказалось оно не очень вкусным.

– Гуильда! Лиани... – слегка неуверенно заговорил Валетей. – Я не думал раньше так об этом. Послушай меня, я не хочу тебя обижать. Могу пообещать, что сделаю всё для того, чтобы ты не видела и не слышала, как я предаюсь утехам с другой женой.

Макатийка вскочила. Смуглое лицо ее залилось краской. Вот это пожалел! Снизошел, муж любимый! Бери, Гуильда, и храни, как великое благо! Твой суженый любить тебя не будет, не будет мечтать о тебе и страдать без тебя… Но зато он тебя пожалеет!

Девушка задыхалась от гнева и невозможности найти слова для описания того, как ей больно. Он же ничего не понимает! Вон как решил ее избавить от унижения.

– Обезьяна блудливая! – только и вырвалось у нее. Дальше разговаривать было не о чем. Разгоряченная гневом и обидой Гуильда откинула полог входа и выбежала прочь из дома.

Попав во тьму и воду, ночь еще не наступила, но за несколько хор беседы и ссоры в хижине, всё небо незаметно обложили густые тучи, так что свет вечернего солнца не пробивался к земле. А с туч лил тихий спокойный, но очень густой дождик. Гуильда моментально намокла, но даже не дернулась шагнуть назад – сейчас ей дома делать нечего.

Она припустила бегом вниз по тропе. Заботливые пряди дождя старательно смывали со щек слезы, чтобы никто не уличил жену вождя в том, что она ревет, как маленькая девчонка.

Но куда же податься? Забежать в другую хижину? А что она там скажет? Почему чужая мужняя жена в непогоду не у себя дома сидит, а по чужим шастает? Соскучилась так сильно?

Гуильда бежала, не понимая куда, а дождь всё лил. Вдруг девушка увидела в сгущающихся сумерках каноэ, развалившиеся на берегу Инхено. А два из них стояли вверх дном на чурбаках – портойи хотели почистить дно, да, видимо, из-за дождя так и оставили. Вот где можно дождь пересидеть! Гуильда ускорилась, метнулась в спасительную