Культура Возрождения в Италии - Якоб Буркхардт

другой, является общей причиной того, что всякая страсть протекает чрезвычайно сильно и, смотря по обстоятельствам, становится иной раз преступной в средствах. Хорошо известна сила слабости, которая неспособна владеть собой; в данном же случае, напротив, речь идет о вырождении силы. Подчас с этим связано еще и достигающее грандиозных размеров развитие личности: преступление приобретает своеобразную индивидуальную окраску.

Ограничений здесь очень и очень мало. Всякий человек, даже простой народ, ощущает себя вышедшим из-под сферы противодействия со стороны нелегитимного, основывающегося на насилии государства с его полицией, в справедливость же правосудия вообще никто больше не верит. В случае убийства, еще до того, как станут известны ближайшие подробности, всеобщая симпатия непроизвольным образом направляется на сторону убийцы[880]. Мужественное, полное гордости поведение перед казнью и во время нее производит такое безграничное изумление, что рассказчики легко забывают упомянуть о том, за что же был приговорен человек, о котором идет речь[881]. Когда же где-либо к внутренне ощущающемуся презрению к юстиции и ко многим неизбытым вендеттам присоединялась еще и безнаказанность, например во времена политических беспорядков, тогда подчас возникает впечатление, что как государство, так и гражданская жизнь стремительно катятся к распаду. Такие времена знавал Неаполь при переходе из-под власти Арагонского дома под французское, а затем испанское владычество{481}, изведал их и Милан при многократных изгнаниях и возвращениях Сфорца. На авансцену здесь выходили люди, в глубине души никогда не признававшие ни государства, ни общества, теперь же предоставлявшие своей разбойничьей и человеконенавистнической самовлюбленности полную свободу. В качестве примера рассмотрим картину такого рода в меньшем масштабе.

Когда уже в 1480 г. Миланское герцогство было потрясено внутренним кризисом после смерти Галеаццо Мария Сфорца, какая бы то ни было безопасность в провинциальных городах сошла на нет. Так обстояло дело и в Парме[882], где миланский губернатор был запуган покушениями на его жизнь и пошел на попятную, выпустив на свободу ужасных людей, так что чем-то привычным стали здесь нападения на жилища, снос домов, убийства среди бела дня, и поначалу скрывавшие лица масками преступники постепенно стали расхаживать поодиночке, впоследствии же что ни ночь по городу шатались большие вооруженные банды. В обращении при этом были дерзкие шутки, сатиры, угрожающие письма, появился и насмешливый направленный против властей сонет, который, по всей видимости, возмутил их в большей степени, чем само ужасающее состояние дел. То, что из многих церквей были похищены дарохранительницы вместе с самим причастием, придает этой распоясанности особенную окраску и направление. Разумеется, никто не в состоянии сказать, что случилось бы в любой другой стране мира даже и сегодня, когда бы правительство и полиция прекратили свою деятельность, но самим своим существованием делали невозможным формирование временного управления; однако тому, что происходило в таких случаях в Италии, присущ все-таки особый характер из-за того, что здесь значительно вмешательство мести.

Вообще Италия эпохи Возрождения оставляет такое впечатление, что также и в обычные времена здесь чаще, чем в других странах, происходили тяжелые преступления. Конечно, мы можем быть введены в заблуждение тем обстоятельством, что обладаем насчет Италии куда более конкретными сведениями в сравнении со всеми прочими странами и что та же фантазия, оказывающая воздействие на реальное преступление, измышляет также и преступление несуществующее. Общее количество совершавшегося насилия было, возможно, одинаково повсюду. Трудно сказать, была ли человеческая жизнь значительно лучше гарантирована в полной сил, богатой Германии около 1500 г., с ее дерзкими бродягами, напористыми нищими и устраивающими засады на дорогах рыцарями. Но как бы то ни было, можно сказать наверняка, что спланированное, оплаченное, исполняемое чужими руками и ставшее уже профессией преступление приобрело в Италии широкое и ужасающее распространение.

Если мы обратим взгляд сначала на разбой, то Италия окажется, быть может, не в большей степени поражена этим злом, чем большинство северных стран, а некоторые благословенные местности, как, например, Тоскана, страдают им в меньшей степени. Но попадаются тут и специфически итальянские фигуры. Затруднительно будет отыскать, например, где-нибудь в другом месте фигуру доведенного своими страстями до озверения, постепенно ставшего главарем разбойничьей шайки священнослужителя, следующий пример чего дает нам среди прочего эта эпоха[883]. 12 августа 1495 года в железную клетку, вывешенную снаружи башни Сан Джулиано в Ферраре, был заключен священник дон Николо де Пелегати из Фигароло. Человек этот дважды отслужил свою первую мессу: в первый раз он совершил в тот же самый день убийство, за которое потом получил отпущение греха в Риме. После этого он убил четырех человек и женился на двух женщинах, с которыми и ездил. Затем он присутствовал при множестве убийств, одних женщин насиловал, а других силой уводил с собой, занимался разбоем в неслыханных размерах, убил еще многих людей и рыскал по феррарской провинции с вооруженной, организованной бандой, убийствами и насилием заставляя предоставлять себе еду и жилье. Как подумаешь, что за всем этим стоит, выходит, что за священником этим числится колоссальное количество злодеяний. Вообще тогда среди столь мало контролировавшихся и столь привилегированных лиц духовного звания и монахов было много убийц и других преступников, но второго такого Пелегати не было. Нечто в ином роде, хотя здесь тоже не было ничего благовидного, имело место тогда, когда отпетые люди напяливали на себя рясу с тем, чтобы ускользнуть от правосудия, как, например, тот корсар, с которым Мазуччо{482} познакомился в одном монастыре в Неаполе[884]. Относительно того, как в этом отношении обстояло дело с папой Иоанном XXIII, более точных сведений нет[885].

Время лично знаменитых главарей разбойничьих шаек начинается к тому же лишь позднее, в XVII в., когда политические противоречия, гвельфы и гибеллины, испанцы и французы более не сотрясали страну: разбойник приходит на смену партийному приверженцу.

В некоторых местностях Италии, куда не проникла культура, сельские жители неизменно были готовы к тому, чтобы убить всякого пришельца, который попадется им в руки. Так обстояло дело, например, в более отдаленных районах Неаполитанского королевства, где первобытная дикость сохранялась, быть может, со времени римского латифундийного хозяйства, и где имелась полная невинной простоватости тенденция не проводить различия между чужаком и врагом, hospes и hostis. Люди эти были совсем не безрелигиозными: случалось, что устрашенный пастух являлся в исповедальню, чтобы покаяться в том, что во время поста ему при изготовлении сыра попало в рот две-три капли молока. Разумеется, знавший местные нравы исповедник выведывал у него в связи с этим, что еще ему со товарищи часто доводилось грабить и убивать проезжих, но только это,