Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

Амила срывает с мертвого покрывало и пытается разорвать саван. Но ей это не под силу, чересчур прочная ткань. Старуха воет, словно собака, которую избивают ротанговой плетью. Глаза ее блуждают, губы кривятся, будто от боли. Солдаты бездействуют. Они лишь смотрят на разыгравшуюся перед ними сцену. Постепенно Амилу покидают силы. Всхлипывая, она ложится рядом с мертвым и обнимает его.

Потом, медленно опираясь на руки, она встает и, вперив злобный, сверкающий взгляд в солдат, тычет в них пальцем:

— И вы тоже убивали моего сына! Разбойники! Разбойники проклятые! Вы тоже в него стреляли, кровь его проливали.

Солдаты молчат, словно язык проглотили. Автобус наконец останавливается, дверцу распахивают, но Амила не дает вынести носилки. Тогда один из солдат толкает Амилу, она падает, и носилки спускают на землю.

Амила, плача, вылезает из автобуса и следует за немногочисленной похоронной процессией, которая направляется к воротам с арабской надписью, выведенной золотом. Карел ван Керлинг тоже здесь — он идет последним. Им открывает ворота сторож. Вот и кладбище! Здесь сотни и сотни могил, в которых покоятся люди, некогда ходившие по земле.

Несколько человек, обнаженных по пояс, только что кончили копать могилу, возле нее куча свежевыкопанной глины. Дойдя до места, солдаты опускают носилки на землю.

— Не отдам его! Он один у меня! — кричит Амила, ухватившись за носилки.

К ней подходит ван Керлинг.

— Послушай меня, бабушка, я знаю, у тебя много детей. Дай нам похоронить его. А потом я отвезу тебя домой.

— Ты голландец! Ты тоже стрелял в моего сыночка!

Ван Керлинг качает головой, затем жестом велит солдатам оттащить Амилу. Она вырывается, плачет, потом теряет последние силы и утихает, лишь плечи ее содрогаются от рыданий. А в это время ее сына опускают в могилу. Амила порывается к яме, снова кричит, а тем временем тело исчезает из виду, надежно упрятанное в лахате[90].

— Я хочу туда! Вместе с моим сыночком! — уже охрипнув, кричит Амила.

Но никто ее не слушает. Яму быстро засыпают — кто кидает землю мотыгой, кто прямо руками. Амила больше не вырывается. Не произносит ни звука.

Наконец яма засыпана. На ее месте возвышается теперь холмик. В холмик втыкают два столбика в головах и в ногах. На головном перекладина с голландской надписью, выведенной смолой:

Сааман бин Паиджан,

казнен . . . . . .

1949 года

После погребения Ван Керлинг велит солдатам отпустить Амилу. Она с трудом взбирается на могильный холм, и в кладбищенскую тишину врываются ее крики:

— Сааман! Сыночек! Аман!

Люди смотрят на Амилу, не зная, что делать.

Наконец Карел ван Керлинг поворачивается и идет к воротам. За ним следуют солдаты. Уходят и могильщики. Они сделали свое дело.

Амила остается одна.

В безоблачном небе встает солнце. Лучи его беспощадно жгут землю. Жгут свежий могильный холм Скоро полдень. На кладбище ни души. Одна лишь Амила неподвижно сидит под открытым небом, обнимая могильный столб, поставленный на могиле сына. Она жалобно плачет, плачет тихо, почти беззвучно Солнце немилосердно жжет ее полуобнаженное тело, ее ноги, проглядывающие сквозь рваный кайн[91], ее шею, затылок. Она совсем ослабела. В ней едва теплится жизнь. Но вот исчезли и последние ее признаки. Изо рта у Амилы тоненькой струйкой течет слюна.

Амила больше не двигается. Примерно через час на кладбище появляются могильщики с обнаженными спинами, в широкополых шляпах. Они идут вразвалку, болтают. И вдруг натыкаются на распростертую на земле женщину.

— Спятила она, что ли? — говорит один из могильщиков.

— Наверное, тот парень, которого казнили, ее сын, — произносит другой.

— Вот она и свихнулась.

— Да.

— Бедняга…

Кто-то присаживается возле Амилы, щупает ее тело.

— Мертвая, — говорит он.

— Мертвая, — повторяют остальные.

— Жаль старуху!

— Война! Война!

— Надо бы сообщить куда следует, — говорит один из могильщиков и уходит.

Остальные отправляются на участок, где еще обмеряют землю, и начинают копать, готовя кому-то последнее пристанище. Они переговариваются, изредка бросая взгляд на мертвую Амилу. Пот льет с них ручьями.

Вскоре возвращается тот могильщик, который ходил докладывать об Амиле. Он с ходу прыгает в яму и принимается за работу.

Спустя немного появляются полицейские и поспешно направляются к бездыханной Амиле. Могильщики вылезают из ямы и плотным кольцом окружают мертвую.

— Вы ее не двигали с места? — спрашивает полицейский.

— Не двигали, — разом отвечают рабочие.

Полицейские приступают к осмотру тела, а рабочие снова принимаются за работу.

Минут через десять в ворота входит еще группа могильщиков. А полицейские тем временем подхватывают бездыханное тело Амилы и торопливо идут к воротам.

Работа на кладбище продолжается. Сегодня найдут здесь приют еще три человека, покончивших счеты с жизнью.

13. ОСТАВШИЕСЯ В ЖИВЫХ

На кладбище ни души. Солнце уже не жжет так нещадно, посылая на землю длинные косые лучи, разорванные кое-где кронами деревьев. Только сочная зеленая трава радует взгляд в этом исполненном скорби уголке.

Столбик на свежей могиле, к которому прибита дощечка с надписью, почему-то слегка накренился. Тени становятся все длиннее, слабый ветерок ласкает землю и деревья.

Вдруг в кладбищенские ворота входят несколько человек, усталых, с унылыми лицами. Они бесшумно идут к могиле Саамана. У каждого в руках сверток. Это Дарсоно, Патима, Салами и Хасан. Идут они молча. Волосы у них спутаны, видно, давно не видели гребенки.

Вот и могила. Все четверо опускаются на корточки, развертывают свои пакеты с цветами и рассыпают цветы по могиле. Дети плачут. Плачут молча, не произнося ни слова.

— Теперь помолимся, — спустя немного шепчет Дарсоно чуть слышно.

Дети все разом заученно произносят непонятные для них арабские слова, предписанные их верой. Дарсоно тоже шевелит губами. Их и без того усталые лица становятся еще сумрачней от этой молитвы, от тоски, навеваемой кладбищем, от свежей могилы, от всего, что их окружает.

— Помолитесь за упокой души почившего маса Амана, да не стеснит господь его могилы, — шепчет Дарсоно. — «Альфатеках…»[92]

Дети подхватывают молитву.

— Пусть каждый дает обещанье масу Аману, — снова шепчет Дарсоно.

— Братец Аман, — тихо говорит Патима, склонив голову. — Я сделаю все так, как ты хотел, не обману твоих надежд. Обещаю!

— Теперь ты, сестрица Мими! — шепчет Дарсоно.

Мими, с трудом сдерживая слезы, произносит:

— Братец Аман… прости, что я такая бестолковая. Ты так много работал, чтобы я могла ходить в школу… а я плохо училась… прости меня! Братец… я очень-очень старалась… но ничего не получилось… Ты так из-за меня волновался, братец, потому что я получала плохие отметки. — Тут Салами