Раневская - Глеб Анатольевич Скороходов

„Первая ночь новобрачной“ и еще что-то такое, „Ванна молодой женщины“ – такие деликатные, чуть-чуть фривольные фотографии, серии такие. Он мне повсюду к этой даме пририсовал кавалера, причем молниеносно, в таких позах, что просто с ума сойти. Я засунул эту коллекцию дагеротипов куда-то, теперь сам потерял, все боюсь, что кто-нибудь ее откопает когда-нибудь».

Михаила Ильича можно понять, хотя его точка зрения не кажется мне бесспорной. Во всяком случае, мысль о том, что когда-нибудь можно будет увидеть опубликованными те рисунки, что я рассматривал в тот вечер, не возникала.

Я сидел над ними, откровенно ржал, одновременно удивлялся и восхищался увиденным – в рисунках этих, полных юмора, сарказма, издевательства над привычными нормами, фарсовых ситуаций, не было ни грана пошлости.

– Ну, и что мне с этим делать? – спросила Ф. Г., входя в комнату, когда я укладывал рисунки в папку.

– Смеетесь надо мной? – удивился я. – В архив сдать, конечно, в ЦГАЛИ – это же произведения искусства.

– И люди будут потешаться над Раневской? И на этот раз вовсе не над ее персонажами! Как же то, что я скрывала от самых близких, выставить на всеобщее обозрение?

– А Анна Андреевна эти рисунки видела?

– Конечно. И первая – как только я привезла их из Алма-Аты в Ташкент.

– И что она?

– Смеялась, как девочка! И все восхищалась неуемной фантазией Эйзенштейна.

– Отдайте все это в архив, не зря же вы столько лет их хранили. А там, между прочим, есть отдел, в котором лежат материалы, которые никому не выдаются.

– Вы серьезно?

– Ну, во всяком случае, без вашего разрешения не выдадут точно. У них есть строгое правило: все, что касается ненормативной лексики, не выдавать. Я там письмо запорожцев турецкому султану прочел, и то совершенно случайно.

– Не может быть! – изумилась Ф. Г. – Подлинник?

– Нет, конечно, копию, но без купюр определенно – там уж такой народный мат! Я даже себе переписал это письмо, обозначая все крепкие слова двумя буквами – первой и последней.

– Обязательно принесите в следующий раз. А то я столько об этом слыхала, Репина рассматривала, а что они там пишут, не знаю, – Ф. Г. вздохнула. – Если бы судьба не назначила мне быть актрисой, я бы стала историком: сидела бы в архивах, разбирала старые рукописи, увязла бы в пыли веков – это так интересно! Или пошла бы в археологи: с утра до вечера на раскопках, на ветру, под солнцем. И потом снимать наслоения с редчайшей скульптурки – царицы Иштар, пролежавшей в земле тысячу лет. Смеетесь? Вам не понять этого!..

Вчера и сегодня

– Вчера я говорила с вашим отцом, Анатолием Владимировичем, он остроумный человек. Жаль, что природа на детях отдыхает, – вздохнула Ф. Г. – Вы улыбаетесь, это хорошо, а то я иногда думаю: не слишком ли явно я пристаю к вам? Вон и Евдокия Клеме уже говорит: Фаина Григорьевна, что же это такое? Ходит к вам и ходит, обедает, гуляет, видел вас голую, а предложения не делает. «А то ведь как бывает? Иной сватается, сватается, а как до самой точки дойдет, то и назад оглобли!» Это уже из «Свадьбы», помните?

А Анатолий Владимирович сказал мне, что вы никогда не ставите родителей в известность, где находитесь и когда вернетесь. И я вдруг позавидовала вам: Боже мой, сколько уже лет мне некому сказать и куда я иду, и когда буду дома. Никого давно это не интересует. Когда-нибудь вы поймете, как это прекрасно, если на земле есть хоть один человек, которого волнует, что с вами. Не вообще, а всегда – сегодня, завтра, в этот час и в следующий тоже.

Только не надо говорить о любви ко мне зрителей – ваш отец уже довольно элегантно сделал это. Но зрители любят не меня, а то, что я сыграла. В лучшем случае любят актрису Раневскую, что далеко не то же самое. Любят, пока где-то крутят мои фильмы, пока у меня еще есть силы выходить на сцену. Дети, мои самые верные поклонники, когда-то обожали Мулю, теперь в восторге от Мачехи в «Золушке», но вы обратили внимание – они уже не узнают меня: актриса Раневская ушла в другое измерение, а старуха, что сидит с вами на скамеечке у «Иллюзиона», их не интересует. Раневской-человека для зрителей просто нет в природе, это понятно?

Оттого и мое чувство одиночества вам недоступно. У вас – дочь, мать, отец, сестра, племянница. Дочь нарожает вам внуков, племянница – тоже, и вы будете на старости лет читать им «Конька-Горбунка» и сказки братьев Гримм – то, о чем я всегда мечтала, но так и не сумела сделать. Покупала для Ирининого сына детские книжки, но не заметила, как он вырос, и они оказались уже никому не нужны. И я с горечью думала, кому бы их подарить, чтобы не выглядеть полной дурой, увлекающейся в преклонном возрасте книжками с картинками.

А иринин Алеша, мой восторг, прозвавший меня Фуфой, которого я считала внуком, не звонит мне месяцами, у него свои увлечения, и вижу я его очень редко, а самое главное – нам не о чем говорить. Не настоящее все это. Голос крови никому не удавалось отменить.

Ф. Г. горестно вздохнула, поднесла к глазам платок – и, как это только с ней бывает, – мгновенно сменила настроение: вдруг трубно высморкалась с таким звуком, что цирк бы вздрогнул, посмотрела на меня, смеющегося, и рассмеялась сама:

– Не будем устраивать панихиду по неудавшейся жизни! Тем более, у меня есть прекрасное и очень рискованное предложение: давайте повторим маршрут художественников – пойдем на Хитровку! Это же просто ненормально: жить в двух шагах от нее и ни разу не быть там! Вы там были? С экскурсией? Ну, это же разные вещи! «Посмотрите направо, посмотрите налево!» – я не признаю. Все нужно попробовать своими руками и ногами! – Ф. Г. сменила домашние тапочки на туфли. Я подал ей легкое пальто. – У меня только одно условие. Сейчас сколько? Пять? В семь мы должны вернуться: приличная женщина находиться в позднее время среди бардаков и ночлежек не может.

Мы прошли по Солянке до Подколокольного переулка, поднялись по нему к бывшему Хитрову рынку и резко свернули налево, пройдя через арку оштукатуренных ворот, из которой торчали облупившиеся кирпичи.

– Когда-то здесь повсюду сидели торговки и предлагали свое съестное: перед ними стояли корчаги с тушенкой – жареной протухлой колбасой, кипящей в железных ящиках над жаровнями. Все это можно было купить на