Раневская - Глеб Анатольевич Скороходов

«Моя дорогая Фаина Георгиевна! Мой дорогой Фей!

Какую радость мне доставила Ваша телеграмма. Сколько нежных, ласковых слов. Спасибо Вам!

Я заплакала – это бывает со мной очень-очень редко. Ко мне пришел мой лечащий врач, спросил: „Что с вами?“ Я прочла ему Вашу телеграмму и испытала гордость от подписи Раневская, и что мы дружим 40 лет…

Доктор смотрел Вас в „Тишине“ и до сих пор не может Вас забыть. Спросил, какую Вы готовите новую роль. И мне было так стыдно и больно ответить, что нет у Вас никакой новой роли. „Как же так? – он говорит. – Такая актриса, такая актриса! Вот и вы говорите, у вас нет новой роли. Как же это так?“…

Я промолчала, а когда он ушел, долго думала, как подло и возмутительно сложилась наша творческая жизнь в театре. Ведь Вы и я выпрашивали те роли, которые кормят театр. Ваша „Тишина“, Ваша „Сэвидж“, которую Вы мне подарили. Мою Лиззи Мак-Кей протолкнула Ирина Сергеевна, Нору – Оленин, репетировали ее как неплановый спектакль. Приказ на „Лжеца“ я вырвала почти силой от Завадского.

Мы неправильно себя вели. Нам надо было орать, скандалить, жаловаться в Министерство. Разоблачать гения с бантиком и желтым шнурочком.

Но… У нас не те характеры. Достоинство не позволяет».

Что случилось потом

Что произошло дальше, я до сих пор понять не могу.

– Прежде чем отдать книгу в издательство, надо показать ее друзьям, – решила Ф. Г. – Хорошо бы не близким, а таким, которые вынесли бы объективное суждение. Не льстили бы ни мне, ни вам. Это будет вроде генеральной репетиции – мы проверим рукопись.

– Но для этого нужно хотя бы перепечатать ее на машинке, – сказал я. – И может быть, стоит еще раз посмотреть, справедливо ли оказались вычеркнутыми многие записи? Мне кажется, из книги ушло немало интересного.

– Для кого интересного? – вспыхнула Ф. Г. – Вы опять за свое? Я не раз повторяла: мне никто не давал права рассказывать о людях, которых уже нет на свете! И захотели бы они этого, если бы могли сегодня выразить свою волю?!

– Все, все, все! – Мне не хотелось затевать старый спор. – Если вы найдете хотя бы одну запись, где вы рассказываете о ком-либо, не связанном с вами, или о том, в чьей судьбе вы не принимали участия, сдаюсь раз и навсегда!

Я опасался другого: как будут восприняты резкие суждения Ф. Г. не о мертвых, а о живых. В частности, участники спектакля «Странная миссис Сэвидж» наверняка не смогут согласиться со всем, что говорит Ф. Г. А после всех сокращений спектакль этот занял в книге (если она состоится!) главное место.

– И отлично! – сказала Ф. Г., выслушав мои сомнения. – Миссис Сэвидж – главная роль не только в пьесе, но и в моей сегодняшней жизни. И рассказ об этом – самое интересное! Для истинных поклонников театра, конечно, а не для тех, кто собирает актерские сплетни! А партнеры мои просто не имеют права на малейшую обиду! Сколько я потратила сил на то, чтобы они играли лучше! Говорила, убеждала, подлизывалась, умоляла, доказывала! И что же? Моих «вливаний» хватало на один-два спектакля, и все возвращалось на круги своя. Отсутствие профессионализма погубит не только наш театр – поверьте мне! И если эта истина дойдет до будущих читателей – что может быть лучше?

И все-таки мы еще раз сели за рукопись. Потратили на это целый день – с утра до поздней ночи. И при этом Ф. Г. просила меня читать только те записи, что она «вымела железной метлой». Несколько изъятых страниц согласилась восстановить и заключила:

– Все. Сдавайте в перепечатку!

Мне было грустно: половина того, что представлено сегодня в книге, тогда осталось «в корзине».

Я отнес рукопись машинистке, и начались лихорадочные дни. Ф. Г. звонила с утра:

– Ну что ваша машинистка? Печатает? Вы хоть поинтересовались, сколько у нее уже готово?

На следующий день:

– Я не понимаю! Вчера вы сказали «сто страниц» и сегодня «сто» – это те же, вчерашние, или новые? Ваша машинистка так и будет печатать в час по чайной ложке?

– Олечка печатает очень быстро, – защищался я, – но она еще и на работу ходит – в машбюро радио.

– Умоляю вас, скажите ей, что я места себе не нахожу, все жду вас с готовой рукописью. Скажите ей: она лежит и бредит, ну что же он не едет, ну что же он не едет?..

И сколько было радости, когда Ф. Г. наконец держала рукопись в руках, разглядывала странички, любовалась абзацами и тирешками, начинавшими прямую речь:

– Как складно получилось! И просторно. Терпеть не могу, когда страницы заполнены сплошняком текстом – вздохнуть негде! А вы читали? Ошибок нет? А то скажут: «И чего эта малограмотная старуха полезла в писатели?! Со свиным рылом в калашный ряд!» Кстати, фотографии для книги буду отбирать только я – ни одной носатой не допущу, не надейтесь!

Первым читателем решили (после бурного обсуждения) сделать Феликса Кузнецова: мы с ним учились в МГУ, работали в то время в одной редакции – в литдрамвещании.

– И вообще он человек солидный, не в пример вам, – сказала Ф. Г., – авторитетный! Ведущий литературный критик – это вам не хухры-мухры!

Получив согласие Феликса («Конечно, прочту. Про Раневскую – это же страшно интересно – личность легендарная!»), я отвез ему рукопись, и мы стали ждать результата.

– Не звонил? – осведомилась Ф. Г. на следующий день. – Занятой человек. Пока он соберется, я изведусь! Чтоб ему пусто было!..

– Фаина Григорьевна, побойтесь Бога! – взмолился я. – И суток еще не прошло! Что же, по-вашему, человек должен бросить все и накинуться на рукопись, пока ее всю не одолеет?

– Ну, не всю, но хотя бы десять страниц! Ну, правда же хочется знать, что он скажет! – вздыхала Ф. Г.

Феликс позвонил на второй день:

– Я тебя поздравляю. Вчера мы с Люсей (это его жена) начали читать вечером, передавая друг другу по страничке из рук в руки, читали до двух ночи – не могли оторваться, пока не кончили. Я же говорил тебе, что Раневская – личность легендарная! В рукописи надо кое-что немного подчистить – это редакторская забота, и книгу ждет успех. Настоящий успех, уверен!

– А можно я с ним поговорю? – спросила Ф. Г., когда я передал ей мнение Кузнецова. – У меня есть к нему несколько вопросов, которые вы, конечно, задать не сообразили.

Вопросы оказались разные – Ф. Г. хотела