Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

Страх стал главным лейтмотивом товстоноговского «Ревизора». Для него комедия Гоголя не была, как и «Горе от ума», лишь комедией, высмеивающей некие пороки, бичеванием неистребимого недуга взяточничества. Главной мишенью Георгий Александрович выбрал недуг иной. Вот как рассказывал об этом он сам: «Личный интерес к “Ревизору” пришел через Достоевского. Бывает, что один писатель начинает восприниматься по-новому через другого и для тебя лично открывается нечто такое в преемственности и развитии мировых идей, что прежде понимал лишь умозрительно. <…>

Чем можно объяснить стремительность развития действия, общую слепоту, загипнотизированность, недоразумения, каскад ошибок, совершаемых Городничим и его присными? Ответ пришел не сразу. Но когда он возник, он показался таким само собой разумеющимся, таким “первопопавшимся”, настолько лежащим на поверхности, что, несколько раз приходя к этому ответу, я вновь и вновь отбрасывал его.

Ответ этот определился для меня словом – страх. Страх – как реальное действующее лицо пьесы. Не просто страх перед начальством, перед наказанием, а страх глобальный, космический, совершающий аберрацию в мозгу человека.

Страх, рождающий наваждение.

Наваждение, делающее Хлестакова ревизором».

Страхом поражены все персонажи «Ревизора»: боятся власти жители города, боится разоблачения принятый за важную персону Хлестаков, боятся лишиться теплых мест чиновники, боится потерять власть Городничий… На роль последнего Товстоногов неожиданно для всех утвердил Кирилла Лаврова – не просто традиционно положительного героя, но исполнителя роли Ленина и различных «правильных» начальников в кино. Эта вереница казенных «образов» тяжелым бременем довлела над актером. Когда после Ленина он сыграл некую проходную мелодраматическую роль, то на ковер его вызывал лично Романов: «Ты Ленина играл, а теперь на экране с бабой кувыркаешься!» Теперь «Ленин» выходил в роли пройдохи-Городничего, более всего страшащегося потерять власть и готового на любые унижения, чтобы сохранить ее. Отдельные критики не оценили этого хода, сочтя, что благородная фактура Лаврова не соответствует столь непрезентабельному образу. Но кто сказал, что на подлеце должно быть с убийственностью Кукрыниксов написано, что это – подлец? Товстоногов ставил не карикатуру, а фантастический реализм – основу гоголевского, а позже – булгаковского – творчества.

Углубленным был подход режиссера и к образу Хлестакова.

«Он шел по еще неизведанному и заманчивому пути – отчасти под впечатлением Мережковского – показать нуль, вывести формулу человеческой посредственности, серости», – указывал Олег Борисов. Но это не все. Товстоногов стремился раскрыть через этот образ страшную суть системы, в которой оказывается молодой вертопрах, дотоле виноватый лишь в веселом прожигании жизни, а в соответствующей среде быстро перенимающий ее пороки.

– Гоголь показывает механизм этого “делания”, он показывает, как общество, среда, уклад невозвратимо, неизменно делают из маленького, ничем не замечательного человека негодяя, грабителя и участника системы угнетения, – говорил Георгий Александрович. – В этом гениальном гоголевском ходе мне видится возможность сценической метафоры, выражающей пластически то, что составляет в “Ревизоре” фантастический элемент».

Роль Хлестакова изначально должен был играть Борисов. Актер мечтал о ней с юных лет, первый раз ему обещали ее еще в Киеве, но не сложилось, и предложение Товстоногова было воспринято им с большим воодушевлением и надеждой.

«Еще не было распределения, но всю литературу вокруг “Ревизора” я собрал, – вспоминал Олег Иванович. – Миша Данилов дал Андрея Белого, Алла из ленфильмовской библиотеки притащила Вересаева и Мережковского. Однако на доске приказов меня ждал сюрприз: Ивана Александровича поделили между Басилашвили и мной. Именно так – в алфавитном порядке. “Очередная подставка с Его стороны, – подумал я. – Он опять, как прыщ, вылез…” У меня на нервной почве разыгрался гастрит, и я угодил в больницу. Отсутствовал только неделю, все-таки на репетиции спешил, но за это время был разведен весь второй акт. Когда я увидел, как Басик рыбкой ныряет в кровать, то понял, отчего нас двое. Ему нужен водевильчик, легкость и в мыслях, и во всяком месте. Я уже готовился заявить о своем уходе, но из-за “Генриха” не решился. Пожалуй, я тогда по-настоящему разыгрался. После премьеры шекспировской хроники они пожимали плечами: откуда такой артист взялся? где раньше был? Выпустили джинна на свою голову… Тут я вспомнил про “Пашину” лестницу: поднялся на одну ступеньку и еще ногу на другую занес! Посмел!.. Исходя из их логики, меня вообще нельзя было подпускать к “Ревизору”. Я повторял рисунок Басилашвили, пытаясь – с муками – отстоять что-то свое. “Ужимки и прыжки” делать отказывался. Товстоногова это злило. Репетировали в очередь. Он сыграл прогон, после него – я. Премьера была не за горами, и ГА. должен был выбрать кого-то одного. Что он и сделал. Я увидел фамилию Басилашвили и перестал ходить. На мое отсутствие никто не обратил внимания, как будто всем полегчало. Конечно, они обратили, но перед премьерой им не до меня! Со мной можно потом объясниться. После генеральной – какое-то перешептывание. Да, это победа, такого прочтения никогда не было, но чепчиков в воздух никто не бросал. Неожиданно позвонил Аркадий Исаакович Райкин и начал издалека: рассказал, как в молодости с ним произошла почти такая же история. И тоже Хлестакова касалась. Он говорил, что это адская пьеса и режиссеры часто попадают в заколдованный круг. Просил, чтобы я все-таки играл… Тогда, после премьеры “Ревизора”, сразу предстояли гастроли в Москву. Товстоногов меня вызвал. Разговор состоял из двух-трех фраз:

– Олег, вы, наверное, обижены… Я должен признать сегодня свою ошибку.

– Да, вы ошиблись, Георгий Александрович. (По-моему, он такого ответа не ожидал. Шеф загасил сигарету и тут же закурил новую. Терять мне было нечего…)

– Вы можете войти в спектакль и сыграть Хлестакова в Москве? Очень ответственные гастроли…

– Я бы не хотел больше к этой роли возвращаться. Буду в Москве играть “Генриха” и “Мещан”.

– Понимаю вас…

И все. У меня гора с плеч».

Коллизия с назначением двух маститых актеров на одну роль, к чему Товстоногов прибегал чрезвычайно редко, вообще не признавая дублерства, была тяжела и для Олега Басилашвили, в целом назвавшего своего Хлестакова «адской работой».

«У нас с Олегом были неплохие отношения, но по ходу репетиций они становились все более напряженными, – вспоминает актер. – Мне очень жаль, что так случилось. Олег Борисов интереснейший человек, прекрасный артист, я не хотел быть его оппонентом. И нас разлучила именно эта роль.

Мучительно было все, но особенно репетиции первой сцены – “В комнате под лестницей”. Георгий Александрович спросил меня, читал ли я книгу Михаила Чехова (а Чехов гениально играл Хлестакова). Я не читал. Хотя и был выпускником Школы-студии МХАТ. Но имя Михаила