Цыган - Анатолий Вениаминович Калинин

Лишь однажды, еще на полпути до райцентра, все-таки чуть не вырвало самосвал Михаила из разъезженной колеи, когда ему на повороте вдруг потребовалось разъехаться с какой-то дурной бричкой, которая раскорячилась по самой середине мокрой дороги со своей латаной-перелатаной цыганской халабудой.

– Егор, ты где? Заснул, что ли, на своем троне?!

– Здесь я, не голоси на всю степь. Детишек побудишь. Как же, заснешь по такой дороге. Больше он на тебе едет, чем ты на нем. Это сверток на Мартыновку, туда нам нельзя. Там обязательно милиция должна быть.

– Скоро уже нам никуда нельзя будет. И генерал Стрепетов может от ворот развернуть. А где, спросит, вас в самое горячее время мордовало? Давай, Егор, поедем напрямки через Мартыновку, а там до конезавода рукой подать.

– Ты что же, соскучилась мне передачу за конокрадство в тюрьму носить?

– Ничего я не соскучилась. Нет мочи, руки болят. Как чужие. Нехай вместо тебя меня забирают. Это, скажу, я украла кобылу в Придонском совхозе. На малых детишек мне и срок поменьше дадут.

– Так тебе и поверили. Гляди, Шелоро, навстречь какая-то машина прет.

– А вдруг это правда милиция?

– Там под сиденьем нож. Сразу же и руби с этого бока постромки. А я – с другого.

– Я тебе перерублю. А детишек с Будулаем, значит, тут бросим. Нет, это какая-то грузовая. И чего их по ночам носит?! То-то государственного бензина не жалко. Сейчас он нас с головы до ног в грязи выполоскает. Да потуши ты свою чертову фару!

И трудно сказать, сумел бы самосвал Михаила разъехаться на мокрой дороге с этой злополучной бричкой, если бы не возница ее, который до этого, скорее всего, придремал с вожжами в руках под шорох дождя под нахлобученной на голову клеенчатой венцерадой. Едва лишь щупальца фар дотянулись до конских морд, как он вдруг круто свернул в сторону, к лесополосе. Но когда Михаил, проезжая мимо этого места, пошарил боковой фарой среди голых и мокрых ветвей, там никого не оказалось.

– Тр-р, растреклятые, навязались на мою душу! Далась ему в зубы эта старая цыганская сказка. Да теперь уже и все умные цыгане давно на своих личных машинах кочуют. А ты, жена, погоняй, дергай за вожжи. – Кнут Шелоро остервенело обрушился на конские спины. – Егор, – жалобным голосом позвала она, – где ты там?

Тотчас же голова Егора в картузе с блестящим от дождя козырьком вынырнула из мглы рядом с передним колесом брички. Он все время неотступно следовал за ней на мотоцикле – мотор чуть слышно шелестел на малых оборотах. Шелоро накинулась на него:

– Тебе, конечно, хорошо, ты на нем красуешься, как какой-нибудь царь, а мне из-под конских хвостов нюхать. Они мне уже все глаза позаляпали грязью. Все руки повыворачивали. Я, Егор, больше не в силах. – В голосе у нее зазвенели слезы.

– Еще немного потерпи, ласточка. Скоро доедем до парома, а там, считай, дома.

– А где он, наш дом? С детишками под лесополосой, да? Небось генерал Стрепетов уже кому-нибудь другому ключи от нашего коттеджа отдал.

– Не имеет права! – Егор даже голос повысил, как будто генерал Стрепетов мог теперь быть где-нибудь поблизости в ночной степи.

– А ты, значит, Егор, имел право государственный табун бросить, да? Пусть доглядает за ним кто хочет.

– Нет, это ты же первая и сбесилась: дыма хочу понюхать. Тебе первой взбрело.

– Такие цыганки, как Тамила, в кольцах и в браслетах ходят, а я у тебя всю жизнь из-под конских хвостов нюхаю. Ты мне всю жизнь поломал.

– Вон ты как заговорила. Правильно мой отец говорил, что все бабы из гадючьих спинок сделаны. Гадюка будет с тобой в одной постели лежать, а потом возьмет и ужалит.

Шелоро вдруг протянула ему с брички кнут:

– Все! Сам погоняй коней. Сам теперь и детишек корми. Это, значит, я, по-твоему, гадюка, да?! Все, все, ехай! – И, спрыгнув с брички, она метнулась с дороги в сторону, в темноту.

Егор не на шутку испугался. Она всерьез обиделась на него. Бросив посреди дороги мотоцикл, он побежал в степь догонять ее.

Нет, генерал Стрепетов решительно не помнил, чтобы он еще когда-нибудь был так счастлив. Мало кто из подчиненных на конезаводе узнал бы теперь его, всегда сурово-сдержанного, с тупо обточенными, как у скифского каменного божества, скулами, в этом гостеприимном и веселом хозяине, который так и сыпал случаями из фронтовой жизни:

– А он уставился на него исподлобья и представляется через час по столовой ложке: «Заместитель… командира… Пятого… Донского… казачьего… кавалерийского…» Буденный не выдержал: «Что ты на меня волком смотришь?» – «У меня, товарищ маршал, взгляд такой».

От хохота табачный дым облаком взмывает под потолок, на столиках бокалы звенят. Один Стрепетов остается серьезным, зная, что ему смеяться еще рано.

– Еле глазами повернет. Но когда где чем-нибудь хорошим запахло, ни за что не пропустит. Адъютант уже знает, что в поездку по частям надо с собой тару брать. «А что это у вас, казаки, в сапетке шебуршит?» – «Раки, товарищ генерал». – «Адъютант, пересыпь половину. Они себе еще наловят». – «Наловим, товарищ генерал, забирайте все». – «Нет, все ни к чему».

– Он и с чужой тарой брал! – с восхищением кричит полковник Привалов. И несмотря на то что рядом Клавдия Андриановна, его неотступная фронтовая подруга и жена, предостерегающе толкает его в бок кулачком, перехватывает нить разговора: – Когда в Ольгинке стояли, Клавдия Андриановна купила у хозяйки гуся и поставила на печку во дворе, а он, проезжая мимо, не поленился заглянуть: «Адъютант!» – «Нам, товарищ генерал, уже не во что брать». – «Бери с кастрюлей». А потом по телефону хохочет и на гусятину зовет. Но и над своим тоже не дрожал. За храбрость мог с собственного плеча бекешу подарить.

Не один, а сразу несколько разговоров схлестываются за столиками в зале столовой. У каждого столика, за которыми кучками сидят ветераны Донского корпуса, своей пружинкой поддерживается разговор. Для непосвященного человека не было бы никакой возможности хоть что-нибудь понять из этого роя возгласов, взрывов смеха, перекликов от стола к столу. Но в том-то и дело, что здесь собрались те, кто научился понимать друг друга не только с полуслова, но и с полувзгляда еще с того времени, когда они на длительном марше поскрипывали рядом седлами в терских бурунах или же спали на одной бурке, укрывшись другой, в Ойтозском ущелье, в горах Венгрии.

– Я собираюсь крякнуть, а мне говорят «хрюкай». Я хочу «му-у»,