Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

они не имели. Никакой еврейской общественной жизни не было и в конце семидесятых годов. Полтава не имела тогда еврейского общественного деятеля, не было лица, которое, если не по праву, то хоть по собственному желанию, считало бы себя представителем еврейских интересов. Этим Полтава, как и другие, насколько знаю, малороссийские города, отличалась от городов Литвы и даже Волыни. Когда я впоследствии, уже в Петербурге, стал заниматься общественными еврейскими делами[170], я увидел, что во всех более или менее крупных городах Северо-и Юго-Западного края и Белоруссии имелись отдельные личности, которые считали себя обязанными пещись об интересах своих общин. Когда было нужно обратиться к содействию местных людей для той или другой общееврейской надобности, то было известно, к кому надлежит обратиться за нужной справкой, кому поручить то или другое дело. Но мы были в Петербурге всегда беспомощны в отношении малороссийских городов. В малороссийских городах понятие о культурности связывалось с богатством, богатство связывалось с отречением от еврейских традиций и обычаев.

В Литве и в Юго-Западном крае, напротив того, еврейская ортодоксия давала культурные элементы, которые поддерживали связь с народной массой; была чисто еврейская интеллигентность, были традиции, существовала истинная духовная аристократия. В малороссийских городах не было никогда именитых раввинов; мало того, о них в Полтаве еврейское население ничего и не знало. Только хасидская часть знала своих цадиков; но цадики эти не только не отличались еврейской ученостью, но даже во многих случаях обнаруживали невежество в еврейской письменности, кроме каббалистической. Достаточно сказать, что в Полтаве не было известно о таких людях, как Салантер в Вильне; там не знали имевшего такое большое влияние на народные массы в Литве ковенского раввина рабби Ицхока-Эльхонона; даже я, проживший всю свою юность в среде чисто еврейской, где было столько разговоров о знаменитых раввинах прежнего времени, впервые о ребе Ицхок-Эльхононе услыхал в Петербурге, уже будучи студентом.

Погромы 1881 года не разбудили евреев в Полтаве, и вскоре о них позабыли. Не отразилось ничем среди еврейского населения у нас и появление еврейских газет на русском языке — «Русского еврея» и «Рассвета». Между тем эти газеты стали будить еврейскую мысль и положили начало перерождению еврейской интеллигенции или, вернее, некоторой части ее, напомнив ей обязанности ее по отношению к народу.

Лично на меня появление этих газет имело большое влияние: я стал усердным читателем их и с нетерпением ожидал присылки каждого номера. Каждая статья служила предметом бесконечных бесед моих с Брандом; к нам присоединилось еще несколько молодых людей, не гимназистов. Вскоре затем появилась брошюра Пинскера об автоэмансипации; мы почувствовали, что произошло большое событие в еврейской жизни, что начинается новая полоса для еврейской интеллигенции. Борьба между палестинофильством[171], представителем которого был «Русский еврей», и тем общегражданским еврейским направлением, которое представлялось «Рассветом», осталась незамеченной в Полтаве, и только мы с Брандом считали нужным подвергнуть спор детальному рассмотрению, и голоса наши разделились: я больше склонялся к «Рассвету», а Бранд — к «Русскому еврею». В каком-то недостигаемом ореоле представлялись мне Буки-бен-Иогли (доктор Каценельсон) из «Русского еврея», Минский и Варшавский из «Рассвета».

Весною 1882 года погромы повторились. Еврейский вопрос стал одной из главнейших тем русской публицистики. Новое царствование свое отношение к евреям определило вполне явственно. Нельзя было не понять, что поддержание трех устоев, формулированных с высоты престола в знаменитом манифесте «На нас»[172], а именно — народность, самодержавие и православие, — несовместимо с иным отношением к евреям, как с враждебным, и что антисемитизм становится одним из важнейших программных пунктов нового политического курса, принятого Александром III. Погромы не только не вызвали у центральных властей попыток оправдаться от обвинения в допущении погромов и отсутствии репрессий (известно, что погромщики обыкновенно судились по ст. 38 Устава о наказаниях, предусматривающей нарушение общественной тишины и порядка[173], и присуждались к месячному аресту) — напротив, власти выдвинули против евреев обвинение в эксплуатации местного населения, которая будто бы вызывала враждебное к ним отношение, — народ-де не стерпел и учинил самосуд. Губернаторам предписано было объяснить, при содействии совещаний из местных людей (то есть предводителей дворянства, исправников, полицеймейстеров, иногда и земских деятелей), при некотором участии и самих евреев, в чем заключается вред, наносимый евреями местному населению. Так и редактирован был знаменитый игнатьевский циркуляр 1881 года[174] об образовании во всех губерниях черты оседлости и в Харьковской губернии «совещаний по еврейскому вопросу», которые должны были создать материал для комиссий по еврейскому же вопросу под председательством товарища министра Мартынова, бывшего нашего полтавского губернатора. Реакционная пресса в лице «Московских ведомостей» и ставшего явно националистическим реакционным органом «Нового времени» не уставала говорить о еврейском экономическом засилье, эксплуатации крестьянского населения, обмане, ростовщичестве и т. п. Да и либеральная пресса, даже если учитывать цензурные условия того времени, слабо боролась против официального и официозного антисемитизма. Даже такие органы, как «Голос» и «Отечественные записки», не отрицали вредной экономической деятельности евреев и лишь слегка протестовали против борьбы с ними при помощи ограничительных законов и погромов. Не без некоторого усилия удалось незабвенному философу Владимиру Соловьеву создать знаменитый протест русских писателей и ученых против репрессивных мер по отношению к евреям, подписанный лучшими людьми того времени. Соловьева вскоре устранили от кафедры[175].

С разрешения министра внутренних дел, графа Игнатьева, вызваны были в Петербург, по инициативе барона Горация Осиповича Гинцбурга, депутаты для обсуждения создавшегося для евреев положения. Из Полтавы поехал старик Мандельштам. Посылка депутата совпала с экзаменационным временем, когда я кончал гимназию, и поэтому у меня не сохранилось никаких воспоминаний о собраниях в Полтаве для выбора депутата и для обсуждения того, с чем должен ехать депутат; кажется, что таких собраний и не было и что из Петербурга просили старика Мандельштама поехать в Петербург, да и другого полтавским евреям послать некого было бы. Это единственный случай, когда Мандельштам явился представителем еврейской части населения Полтавы. О совещаниях этих депутатов, происходивших с ведома министра внутренних дел, мне придется говорить впоследствии.

С нетерпением ожидал я окончания гимназии. Душно стало жить в Полтаве. Вместе с тем печалила меня мысль о необходимости оставить семью, и без того осиротевшую со смертью матери. Горестно было сознание, что с моим предстоящим отъездом в университет мой отец лишится материальной поддержки, а что еще важнее — моральной. Он всецело жил моими духовными интересами. Нас связывало не только отношение отца к сыну, ко и духовная общность. Мы были друзьями. Ночи проводили мы с ним в дружеской беседе о всех