«Верный Вам Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии. 1933–1938 годы. Книга 3 - Михаил Николаевич Алексеев

Парадоксально, но факт – в Харбине и Корее (Сеул), в Хоккодате и в Японии, например, нам удалось завязать конспиративные связи с людьми из этих служб. Конечно, это было связано с большими сложностями, но это одна из эффективных возможностей в разведке. Источники из этих органов могут быть не только близки с наблюдением за нашими сотрудниками, но могут проникать в любые, в том числе и военные объекты. Военные разведчики как огня боятся этих служб, а между тем отсутствие подходов к этим объектам обедняет нашу военную разведку“[305].

То, что в Харбине, Сеуле и Хакодате источниками резидентур ИНО были сотрудники полицейских и жандармских органов, не может не вызвать настороженности, поскольку этот факт может свидетельствовать о шаблоне в работе японской контрразведки, который годами отказывалась замечать советская политическая разведка. Парадоксально, что в Центре не возникло вопросов по поводу бесперебойной и долголетней работы „одноплановых“ агентов, источников документальной информации, в стране с жестким контрразведывательным режимом. Не заметили шаблона и в объяснениях доступа к документальной информации – в наличии „друзей“, выносивших и передававших агенту многостраничные секретные материалы, которые после фотографирования в консульстве либо посольстве и возвращались обратно агенту, а затем – „другу“. Так незатейливо, без фантазий продолжалось годами, и ни у кого в Центре не возникали вопросы по поводу одинаковых схем работы в Харбине и Токио.

„Источники в жандармерии имеют почти неограниченные возможности в получении сведений об армии противника, – делился своими воспоминаниями Гудзь. – Этому способствуют служебные возможности, так как военная жандармерия ведет постоянное наблюдение за всеми подразделениями армии. Таким образом, мы через агентуру в жандармерии получаем возможность иметь представление о дислокации, численности, вооружении, планах, перебросках частей, политико-моральном состоянии личного состава.

Можно привести пример: наша резидентура в Харбине через агента, состоящего на службе в армейской жандармерии, получила следующие сведения:

1. Большой обзор положения в Корее, составленный японским командованием для японского парламента.

2. Материалы штаба о вооружении японской армии в Корее.

3. Сводки генштаба и штаба Квантунской армии об СССР.

4. Доклад о совещании командиров и начальников штабов дивизий“[306].

Взгляды, высказанные Б. И. Гудзем, далеко не бесспорны.

Сомнительным представляется тезис, что „источники в жандармерии имеют почти неограниченные возможности в получении сведений об армии противника“ и что „через агента военной контрразведки мы получим возможность вести и военную разведку, так как эти агенты в силу своего служебного положения могут добывать чисто военную информацию“.

После почти двухлетней работы резидентом в январе 1936 года Гудзя отозвали в Москву. По его утверждению, это случилось потому, что Шебеко, находясь в отпуске в Москве, написал на него донос начальнику ИНО ГУГБ НКВД А. А. Слуцкому, в котором подверг его критике за „профессиональную некомпетентность“. Слуцкий „поверил“ доносу и вновь назначил резидентом Шебеко, который пробыл в этой должности до 1939 года. „Новый начальник ИНО Слуцкий даже не захотел получить от меня отчет о работе резидентуры и отправил в отпуск“, – рассказал много позже Гудзь.

Осенью 1937-го „Кротов“ был переведен в другое подразделение. Значительно расширились агентурные возможности этого источника, и в Москву начал поступать совсем другой материал.

Из материалов допроса Шебеко 6 июня 1939 г.:

„ВОПРОС. Какие ценные материалы были получены от „Кротова“?

ОТВЕТ. До 1937 года ценных материалов „Кротов“ не давал. Со второй половины 1937 года „Кротов“ добыл ряд ценных материалов по японской армии. В том числе:

1. Организация японской армии мирного времени.

2. Организация японской армии военного времени.

3. Таблица вооружения японской армии.

4. Мобилизационный план японской армии на 1937 год и к нему таблицы.

5. Мобилизационный план японской армии на 1938 год и к нему таблицы.

6. План воздушной обороны Токио.

7. Мобилизационный план японской армии на 1939 год с таблицами.

8. Штатное расписание погранохраны Маньчжурии.

9. Несколько приказов об организации Маньчжурской армии.

Кроме того, им были переданы мне два кода с ключами и инструкциями, один из них принадлежал японскому военному министерству, а второй код – японскому жандармскому управлению. Были переданы мне статистические сборники об исполнении военного бюджета Японии.

ВОПРОС. Откуда „Кротов“ мог доставать эти материалы?

ОТВЕТ. Он мне говорил, что берет все материалы, которые касаются японской армии, у своих приятелей, которые имеют общение с этими материалами или хранят их у себя, ведают хранением.

ВОПРОС. Где работают эти приятели „Кротова“?

ОТВЕТ. Он мне говорил, что некоторые из них работают в жандармском управлении, некоторые в Военном министерстве, а некоторые в генштабе японской армии.

ВОПРОС. Кем эти „приятели“ работают?

ОТВЕТ. Простыми чиновниками, среди офицерства у „Кротова“ приятелей не было.

ВОПРОС. Под каким предлогом „Кротов“ получал документы у своих приятелей?

ОТВЕТ. Он их брал под предлогом того, что он якобы готовится держать экзамен на офицерское звание, а они шли ему навстречу и давали эти материалы.

ВОПРОС. Материалы, передаваемые „Кротовым“, у вас вызывали сомнения?

ОТВЕТ. У меня вызывало сомнение качество кодов, о которых я писал в сопроводительных письмах в ИНО“[307].

Странно, что сомнение у токийского резидента вызвало только качество кодов, а не многочисленные приятели – в жандармском управлении, военном министерстве и генштабе японской армии, которые „по дружбе“ передавали „Кротову“ секретные документы. При этом следует допустить не просто халатное, но преступное отношение к хранению секретных документов даже не в одном японском ведомстве, а в трех. Не говоря уже о более чем наивном объяснении, для чего понадобились „Кротову“ документы. Мы никогда не узнаем, почему все эти шитые на „живую“ нитку легенды японской контрразведки не вызывали и тени сомнения ни у Шебеко, ни у Центра.

На первых порах „Кротов“ приносил объемные документальные материалы на встречи с сотрудниками советской резидентуры под прикрытием (в их число входил и „засвеченный“ Косухин), которые ему возвращались после пересъемки. И это происходило не один месяц в условиях жесткого контроля за перемещениями советских представителей!

Японская контрразведка, не желая вызвать подозрения у резидента ИНО и Центра, придумала еще более невероятную легенду: „источник“ сообщил, что при 3-м отделении Главного жандармского управления для обработки поступающих материалов организована спецфотолаборатория, куда он получил беспрепятственный доступ. „Теперь процедура добычи материалов была поставлена на плановую основу: „Кротов“ снимал оглавления документов, из которых выбирались самые интересные для детального ознакомления. Для легендирования своего интереса к спецфотолаборатории агент по рекомендации резидента стал с увлечением осваивать фотодело и на „наградные“ приобрел фотоаппарат „Лейка“, что еще более повысило оперативность и объем развединформации из Токио“[308].

Более неправдоподобного обстоятельства – „осваивать фотодело“ в спецфотолаборатории Главного жандармского управления – придумать невозможно, однако и на этот раз сомнений ни у кого не возникло.

В составленном 29 марта 1939 года Постановлении о заведении