Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

— Сколько надо времени, чтобы отпустить грехи? Ответь!

— Если честно, одно мгновенье, — ответил я.

— Это мало, у меня слишком много грехов, больше, чем звезд на небе. Кто мне их отпустит? Вы это можете, мистер Шеттерхэнд?

— Для этого есть Бог. Только он может это.

— Если бы я раньше знал о вас! Вам столько пришлось со мной возиться! Я лгал Богу и насмехался над ним, а теперь не хочу без него помирать.

— О Боже, — прошептал Олд Шурхэнд со вздохом. — Много я видел смертей, людей, бывало, на моих глазах, как ветром, косило в бою, но такое вижу впервые.

Стоны старика собрали всех остальных наших товарищей. Они окружили несчастного, глядя на него с сочувствием. Я засунул ему руку под куртку и нащупал сердце. Слабые толчки были слишком порывисты и нерегулярны, кожа старика постепенно принимала синеватый оттенок, как у мертвого…

— Шапки долой, ребята. — Секунды складывались в минуты, те — в четверть часа. Наконец Олд Уоббл открыл глаза и уставился на меня. Взгляд у него был чистым и спокойным, голос тихим. Он сказал:

— Я долго спокойно спал. Во сне видел родной дом и возле него — мать, которую я до этого никогда не видел. Я был зол, очень зол и обругал ее, но потом попросил у нее прощения, и она поцеловала меня. Меня никто в жизни не целовал, только, может быть, в смертный час поцелует. Это и есть прощение, которое я просил у Бога, Шеттерхэнд?

— Да, это оно и есть, — ответил я просто.

Улыбка коснулась его сведенных судорогой черт, потом все тело старого ковбоя пронзила еще одна судорога, и он умер.

Что за удивительное создание человек! Еще совсем недавно меня обуревали совсем другие чувства к усопшему. А сейчас я стоял возле его тела с тяжестью на сердце, будто умер мой близкий друг! И я был не одинок в этих мыслях. Хаммердал подошел, взял руку Уоббла и тихо сказал: «Спи спокойно. Если бы ты знал, что ждет тебя, ты бы не стал совершать многое в своей жизни! Пит Холберс, дай ему свою руку!»

Холберсу не надо было этого говорить, он и так был рядом. Подойдя к Олд Уобблу, он сказал грустно:

— Прощай, старый король. Твоя королевская власть закончилась. Если бы ты остался жив, то похоронил бы нас, как мы сейчас трампов. Пойдем, Дик, положим этого старого греховодника в его последнее прибежище.

— Нет, только не сейчас, — сказал я. — Сначала нам самим надо обосноваться здесь основательно.

— Разве нам не надо ехать дальше? — спросил Хаммердал.

— Сейчас только два часа дня. Не стоит искать новый лагерь. Мы останемся здесь.

— А юта и Генерал?

— Пусть идут. Они от нас никуда не денутся. Раньше мне казалось, что у нас нет времени. А сейчас у нас его предостаточно.

— Виннету согласен со своим братом Шеттерхэндом, — заявил апач.

Все складывалось так, что нам приходилось оставаться на полуострове. Лишь один из нас не соглашался на это — Шурхэнд. Он отозвал меня в сторону и сказал:

— Я не могу оставаться здесь, мистер Шеттерхэнд. Я поеду вперед, но тайно, чтобы никто не знал. Не выдавайте меня, пока я не уеду, ладно?

— Так ли уж необходимо, чтобы вы уезжали? А остаться вы не можете?

— Я должен ехать!

— Один?

— Абсолютно один!

— Хм… Вы, конечно, опытный и бывалый вестмен. Но что же мешает вам остаться с нами?

— Не могу сказать.

— И я даже не могу узнать, куда вы направляетесь?

— Нет.

— Н-да… Я не имею права что-либо вам советовать, Но ваше поведение граничит с недоверием.

Он ответил, смутившись:

— Мое доверие к вам осталось прежним, но речь идет о тайне, которую я не могу вам открыть.

— Даже мне?

— Даже вам, — бросил он раздраженно.

— Well. У каждого свои секреты. Но ведь мы с вами вместе хлебнули не одни фунт лиха. Я не могу сказать, что это дает мне какие-то особые права, а вам — обязанности, но все же мы должны доверять друг другу. Вы действительно не хотите ничего мне сообщить?

— Вы, конечно же, подразумеваете мой плен у юта?

— Именно.

— Я же сам освободился из него.

Я заговорил с ним примирительным тоном:

— Я в этом не сомневаюсь. Давайте замнем эту тему. Скачите, Бог с вами, я вас не держу.

Я уже повернулся, чтобы уйти, но тут он взял меня за руку и попросил:

— Не сердитесь на меня, сэр. Мои слова звучали как проявление неблагодарности. Но вы же знаете, что я не таков.

— Да, знаю.

— Я хочу сказать вам только одно. Я стал таким скрытным потому, что боюсь: вы захотите от меня избавиться, когда узнаете, кто я такой на самом деле.

— Какая чушь! Будьте, пожалуйста, тем, кто вы есть. Олд Шурхэнд — парень что надо, это все на Западе знают.

— Но я сын каторжника.

— Ну и что?

— Как, вас это не шокирует?

— А что здесь такого?

— Подумайте только — каторжника!

— Мне известно, что в тюрьмы и на каторгу попадали и порядочные люди.

— Мой отец и умер на каторге.

— Печально, но это все же не повод, чтобы не дружить с вами!

— Моя мать тоже была каторжанкой!

— Какой ужас!

— И мой дядя…

— Бог мой!

— И оба бежали.

— Сочувствую вам.

— Сэр, вы не спрашиваете, за что они были наказаны!

— А зачем это мне?

— Они были фальшивомонетчиками!

— Плохо. За эти дела много дают.

— И вы после этого разговариваете со мной?

— А что здесь такого?

— С сыном и племянником преступников?

— Послушайте, Шурхэнд, что мне все эти тюрьмы и фальшивые деньги Соединенных Штатов? Ведь все уже получили по заслугам, а остальное меня не волнует.

— И вы со мной не расстанетесь?

— Послушайте, досточтимый сэр! Вспомните о чувстве меры. Я же не варвар. И считаю, что половина всех преступников вовсе не злоумышленники, а жертвы неудачного стечения обстоятельств или же просто больные люди.

— Да уж, вы всегда думаете о людях лучше, чем они есть, я знаю. И поэтому я вам скажу: мои родители и дядя вовсе не виновны, они ничего такого не сделали.

— Тем печальнее то, что вы так переживаете из-за их дел.

— Я не могу этого не делать!

— Well! Тогда хоть скажите, когда мы с вами встретимся снова?

— Через четыре дня.

— Где?

— В Пуи-Бакех — в Лесу Сердец, прямо в центре парка Сент-Луис. Виннету знает это место. На карте контуры леса