Поэма - Андрей Мир

пар дебютантов открыли блистательный вечер знаменитым вальсом "На прекрасном голубом Дунае" Иоганна Штрауса, который исполнялся на французском языке, под аккомпанемент оркестра "Евгения". – Почти одинаково начинались статьи. Далее в одной из них следовала историческая справка, в другой был подробно описан банкет, перечислены названия танцев. В конце обеих статей следовало перечисление некоторых именитых гостей, среди которых в одном списке была "знаменитая художница Эмма По (живое воплощение искусства)", в другом "Эмма По, иностранная принцесса, говорящая на чистом французском".

– Какой ужас, – в шутку вздохнул я, – они явно перегнули палку с французским, и я не критикую твои бель-пароль [фр. – красивые слова], они чудесны, но тот факт, что с чужаками ты общалась на английском, действительно, вопиющ.

– Что ты за дурак? Тебя совсем не смущает, что они называют меня "знаменитой", да ещё "принцессой"? Одно дело шутка, но другое публичная печать.

– Брось, ладно что одно из любимых дел любой газеты однобокость фактов, а то и вранье, кого этим удивишь? Но ведь ты и вправду знаменита – про тебя даже в газетах пишут, – рассмеялся я. – Да и вообще, эта короткая фамилия, создала тебе инкогнито. А то что они приврали про язык, подумаешь…

Видя неудовлетворённость в глазах Эммы, я продолжил:

– Ты самая настоящая принцесса! – моя спутница недовольно покачала головой. – Можешь не верить в это, но… признайся ты девушка.

– Наглец! – закатились каштановые глаза.

– Ну вот. А есть ли у тебя какое-нибудь удостоверение девушки?

– Non-sens! У меня есть паспорт!

– Он лишь говорит о том, что ты гражданка определённой страны. Что ты девушка понятно без всякого документа, правда? Так и принцессу отличают воспитание и манеры, умение держаться и ум… Даже на этом фото, – я поднял газету со стола, чтобы получше разглядеть изображение, – c этой диадемой – венцом замечательной причёски – разве здесь ты не похожа…

– На каком ещё фото!? – расширились от удивления и без того большие глаза.

– Ты, что, не видела? – взглянул я на героиню сюжета, рассмеявшись и чуть отодвинувшись. – А я-то как вышел! Высок, статен, подтянут… Погоди, почему на мне форма? Что это, чёрт побери, за медали?

Весь мой последний монолог Эмма тщетно пыталась отобрать газету:

– Дай, наконец, посмотреть!

За секунду до взрыва атомной бомбы женского терпения, я вернул вожделенную бумагу хозяйке.

– Надо же! Я себя не узнала… Вот почему эти газеты оказались сегодня у моей двери!

На фотографии в четверть газетной страницы Эмма была запечатлена идущей. Она высоко и гордо несла прибранную головку, губы её жили счастливой улыбкой. Названная принцесса держала меня под руку и смотрела чуть в сторону, подол её платья замер в лёгком полёте. Однако никого другого на фото не было, крокодил фотокамеры откусил лишь кусочек моей руки, а остальные гости были не в фокусе.

– Разве здесь ты не похожа не принцессу? – закончил я свой вопрос, стоя за спиной сидящей Эммы.

– Хорошее фото, – заключила она и на мгновение откинула и повернула голову так, что чуть коснулась моей руки, упиравшейся на спинку её стула, – жалко, что ты не влез.

– Ну что ты, сherchez la femme, – [фр. ищите женщину] рассмеялся я.

На протяжении двух недель мы почти каждый день виделись с Эммой. Наши глаза посетили несколько известных музеев, наши ноги прошлись, кажется, по всем сколько-нибудь известным улицам, проспектам, мостам и кварталам; наш аппетит утолялся прекрасной французской кухней либо нежным парижским мороженым, но наши мысли и чувства были всецело посвящены друг другу. И хотя моя школа совершенно опустела, моё переполненное сердце было счастливо. Все былые мечты и цели были в одночасье отодвинуты, забыты, перечёркнуты, но какая разница, если их перечеркнули стрелки на чулках ангела? Впрочем, разве юности не чужда стратегия, разве любви не чужд расчёт? Я упорно закрывал глаза не только на необходимость развивать школу, но даже в целом на заработок средств к существованию. "Неужели у меня не может быть отпуска?" – оправдывался я перед собой. Эмма располагала большим количеством свободного времени и с радостью посвящала его мне, мыслимо ли было отказаться от такого сокровища?

VIII

Когда, наконец, весь Париж был исследован мы с Эммой отправились в пригород. Мы и до этого посещали раскинутые в округе парки и заповедники, но это было совершенно особенное место, к тому же расположенное дальше остальных. Я не знал его настоящего названия, но кто-то из моих друзей называл его "бархатная гора" из-за того, что по склонам этого места в тёплый период цвели французские бархатцы. Существовала легенда о том, что, когда-то в небольшом домике на этой самой горе счастливо жила немолодая пара. Единственным украшением маленького жилища – помимо любви, жившей в нём – была маленькая клумба с бархатцами, которые так любила заботливая хозяйка. Когда же старушки не стало, в память о ней старик продолжил высаживать маленькие оранжевые цветы с бархатными лепестками. С годами он стал терять зрение и по-видимому рассудок: часто он ходил по горбатой спине горы и сеял однолетние цветы даже тогда, когда к нему отовсюду жизнерадостно тянулись их весёлые кружевные головки. Вскоре время прибрало и старика. Домик постепенно превратился в пыль, а однолетние бархатцы словно забыли об ограниченности отведённого им срока, – они стали цвести каждый год, напоминая о былой любви.

К "бархатной горе" мы с Эммой отправились на автобусе, и пока я рассказывал спутнице эту легенду и что-то ещё, она то и дело прижимала свои нежные губы к моей щеке, перемежая это счастливым смехом. Её руки с чувством сжимали то мои плечи, то пальцы, её волосы приятно щекотали мне шею, её глаза завораживали головокружительным сверканием.

– Что ты делаешь? – попытался я сдержать её, чтобы удержать себя, – ты сегодня сама не своя.

– А что? Нельзя? – передразнила меня Эмма. – Не знаю, что со мной происходит, – задумчиво добавила она, приземлив голову на моём плече. – А может я и, правда, больше не своя? – вдруг, встрепенулось лёгкое создание, заглядывая мне в лицо; её волнистые локоны, откинутые быстрым движением, игриво возвращались каждый на своё место. – Мой прекрасный Джозеф, мой Париж, – с задушевным восторгом проворковала Эмма и вновь не удержалась от поцелуя, после чего кокетливо и в то же время чуть виновато добавила: "расскажи куда ты везёшь меня, я ни слова не разобрала".

Мои рука было обняла прекрасную путешественницу, но она тут же вырвалась и снова потребовала повторить историю, когда же я заново начал рассказ о месте нашего назначения, Эмма успокоилась, тихонько прислонилась ко мне и стала задумчиво слушать, посвятив блеск глаз приятным