Молево - Георгий Тимофеевич Саликов

– Хе-хе. Тесновато будет впятером, – выдавил из крупного стана Мирон-Подпольщик. – Пойду-ка я, пожалуй, пытать счастье в подполье.

– Поди, – Николошвили по-отечески поддакнул и чуть-чуть подтолкнул его в спину. – Котомку не забудь. Она там, у дамочек осталась. Хотя, небось, уже всё завалено их пожитками. Не отыщешь.

– Не к спеху, – сказал Мирон.

– Подполье или котомка?

– Нет. Подполье, возможно, к спеху.

– Правда? – почти без удивления вопросил хозяин. Тогда пошли. Да, ребятки, назначьте, кто двое из вас останутся здесь, а другие – за мной, спустимся да поднимемся на смежную светёлку.

Абрам Ицхакович по очереди взглянул на обоих поэтов. Те согласованно покивали головами. А Денис Геннадиевич неопределённо пожал плечами.

Они спустились с высокой светёлки и поднялись на низкую. Учёный-эволюционист сходу закинул походную суму на койку, приглядевшуюся ему тут лучшей. А Боре досталось то, что осталось. Так, первый и удачливый съёмщик здешнего жилища оказался последним, кто получил себе остаточное пристанище для ночлега.

Мирон возлёг на копну сена в подполье и глубоко вдохнул. «Дух, как дух», – молвил он про себя. Поднялся, отомкнул узкое горизонтальное окошко вверху. Оттуда повеяло предполуденным воздухом потеплее внутреннего. Но прибавилось свежести. «Так-то будет лучше». Постоял, да вылез в сенцы и подался за пределы избы, во двор. Облокотился о плетень, устремляя взор в дальние дали, водил его там да охал, пока остальные сопутники суетливо обустраивались в «хоромах».

Вскоре сюда подошли обитатели светёлок. Они тоже удовлетворённо и с ненасытным восхищением двигали взгляды по небывалым чудесам представленного пейзажа. Денис Геннадиевич попеременно глядел то на красоты естества, то в глаза товарищей, сопровождая взгляд вопросительным выражением.

– Хорошо, – почти пропел Николошвили церковным басом, отвечая на зрительный вопрос.

– Чудесно, – наперебой подхватили сотоварищи, и каждый похлопал по плечу Дениса Геннадиевича, учёного-эволюциониста и большого знатока становления природы, зачинщика идеи быть именно в этих местах.

– Ах, вот вы где, – послышалось со стороны сенцев. Это Татьяна Лукьяновна обратилась к Мирону-подпольщику, протягивая в его направлении брезентовую котомку. – Вещицы-то будете забирать?

– Оставьте пока. Потом зайду, – сказал Мирон. – Лучше идите сюда налегке да полюбуйтесь зрелищами несказанными.

Атаманша скрылась внутри, а затем обе женщины почти бегом приблизились к плетню.

11. Саванна

На отдалённом бугорке, заслоняющем воды речки Бородейки, появилось некоторое подобие льва.

– Глядите-ка, – звонко воскликнула девушка Ксения, – а вы не верили.

– Куда?

– Да вон, вон, лев бегает. На бугорке.

Пока те вертели головами, лев спустился в ближайшую лощину, а на его месте показался барашек, весь в золотистой завитой шерсти, свисающей до земли.

– Ух, ты, Знатная грива у этого льва. Во весь рост, – гукнул Николошвили. – Но я бы сказал, что перед нами, скорее, носитель золотого руна. – Классический поэт воздвиг очи вверх и вбок, будто изыскивая в глубинах памяти историческую родину. – Тоже какая-никакая, но мутация у нас. Теперь от неё никуда не деться.

С бугорка раздалось звонкое блеяние.

– Хе-хе. – Точно. Мы наблюдаем отменный образчик происхождения видов в природе. – Мирон-Подпольщик уставил пытливый взор на дарвиниста Дениса Геннадиевича. – Твоя работа?

У них двоих, вероятно, завязались особая охота язвить-подкалывать один другого.

– Его, его, его, его! – Затараторила Татьяна Лукьяновна, – естественный отбор. Тут вам не саванна с обилием еды из плоти. Приспосабливаться надо к здешним условиям обитания. Причём, почти мгновенно.

Ксениюшка слегка зарделась и глянула на Авксентия, ожидая от него помощи. Тот понял и сказал совершенно наугад, подобно сочинению стихов:

– Сейчас будет.

И, словно по воле волшебника, близко перед ними, возьмись да появись настоящий лев. Грива на месте, хвост с пампушечкой, всё, как положено. Он поднял золотистую кудлатую голову с креном набок и запел.

Люди затихли. Их изумление настолько превзошло обязательное в этом случае чувство страха, что они остались на месте, не думая обращаться в бегство. Не понять, песня ли им по душе пришлась, или артист уж больно необычный. Татьяна Лукьяновна оглядела окрестность, создавая щёлочки меж веками, и заузила их посильнее да ещё посильнее, будто явно что-то необычное там высматривала. И прошептала:

– Кажись, наоборот, ландшафт здешний приспособляется ко львам, и обращается в саванну. Вон ивы, ничуть не отличаются от баобабов, вон луга с высокими травами…

– Саванна… ванна… павианы… караваны… павана… осанна… – Авксентий, ловя ритм, водил ступнёй на пятке и притоптывал. По-видимому, у него складывались в уме стихи на мотив звучащей мелодии из пасти льва.

И только Ксениюшка, наконец-то, восхитилась пением и захлопала в ладошки.

– Не спеши, – тихо шепнул гениальный ваятель, – он пока не закончил арию.

Лев недолго ещё солировал, и на самой высокой ноте прервал пение, помотал головой да скрылся в той же лощинке, откуда возник пред очи дачников. Зато оттуда выскочил юный овен, лихо приплясывая.

– О! Хе-хе-хе! – Развеселился Мирон-Подпольщик, – Давай, давай! Вдарь ещё! – Он захлопал в ладоши, куда громче Ксениюшки. Та подхватила затеянный ритм, покачиваясь с боку на бок.

И золотистый барашек вдарил. Он разогнался прямиком на ваятеля да боднул его в бедро, где в кармане покоились штихеля. Они там глухо бряцанули. Юный овен вынул глаза исподлобья и кинулся прочь вниз по косогору. Вся компания приезжих столичных жителей откровенно рассмеялась.

– Неплохое начало-почало, – сказала атаманша, и снова обратилась к учёному эволюционисту, – Денис Геннадиевич, вы заранее знали, что тут имеется всякое такое-эдакое чудо чудесное, и потому привезли нас сюда?

– Да полно вам, Татьяна Лукьяновна, откуда ж мне такое было знать? Я ведь о красоте природы сообщил. Разве обманул?

– Не-не-не-не, совсем не обманул.

– Угу, – прогудел Николошвили, – природа здешняя удивляет нас всем, в неё помещённом. Прямо-таки подвигает к художественному вдохновению. А неожиданности лишь подгоняют идти на подвиг творчества. Молодец, Денис, дай пять.

И он шмякнул широкой пятернёй об его висящую угловатую ладонь, задев пораненный гусыней мизинец. Тот ощутил боль, и повёл губой вбок, создав подобие кривой улыбки. Классический поэт принял её за настоящую, и зычно расхохотался за компанию.

Подошёл хозяин единственной гостиницы, заодно и собрания сельской живописи, пока состоящего тоже из единственной картины.

– Весело у нас, да?

– Ох уж, – широко улыбаясь, ответил Абрам Ицхакович, до сей поры ничем себя не обнаруживающий, – весёлости хватает почти досыта.

– Да? А я хочу предложить вам насытиться едой. Прошу засесть за нашу местную трапезу, – предложил Павел Саввич Семиряков, по-видимому, вышедший к гостям именно с этой целью.

– Да-да-да-да, отличная идея, – Татьяна Лукьяновна вопросительно взглянула на Ксению, – угу?

– Угу. – Та пополнила весёлость, хотя казалось, и до того радость ее выплёскивалась через край.

– Отличная, отличная, – согласился хозяин, – правда, не знаю, насколько изысканная