Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова

Ознакомительный фрагментсолнечным светом окно и сидящий перед ним в контражуре легендарный для нас человек, воплощавший все самое великое в архитектуре двадцатых годов. Причем в мировом масштабе. Это сегодня мы понимаем, что без Мельникова и других конструктивистов не было бы послевоенной мировой архитектуры, создатели которой прямо говорят о влиянии на них советских архитекторов 1920-х годов. Не было бы и того, что принято называть «поздним советским модернизмом». Но тогда никто из нас до конца не понимал, что сейчас – момент истины и ты должен внимать каждому слову этого человека и врезать эти слова в свою память.

Мельников, по просьбе Кириллова, рассказывал о себе, о ставшем сенсацией павильоне на Всемирной выставке в Париже 1925 года[4], о проектах тех же рабочих клубов конца 1920-х, о конкурсах 1930-х годов, в которых выигрывали уже другие архитекторы, – и это осталось для него травмой на всю жизнь. Он сетовал, что уже вышли монографии о всех его выдающихся современниках, в том числе о тех, кто построил гораздо меньше, чем он, а книги о нем все нет и нет. И вот ты, семнадцатилетняя девчонка, стоишь перед великим архитектором – а большие архитекторы все люди исключительные, с особым, далеко выходящим за рамки привычного видением, – и понимаешь, что перед тобой человек, который не реализовал весь дарованный ему природой и богом потенциал, которого ограничивали и ущемляли большую часть его жизни, и с этим ничего невозможно поделать. Я очень жалею, что не записала после этой встречи все, что мы от него услышали, – и реального, и того, что он в силу огромной уязвленности, надумал.

«Полковнику никто не пишет» – вспоминая о той встрече, не могу не вспомнить название книги Маркеса, – именно поэтому Константин Мельников провел с нами, совсем еще детьми, столь много времени. Судьба несправедливо обошлась и с ним, и с его наследием, которое не публиковалось и не выставлялось в течение многих десятилетий даже после перестройки – из-за неразрешимых конфликтов между наследниками. Только в 2022 году в Государственном музее архитектуры состоялась наконец масштабная ретроспектива Константина Мельникова и вышел фундаментальный каталог, получивший премию The Artnewspaper как лучшая книга года.

А еще в том же 1973 году, в мае, мы с мамой на праздники договорились встретиться в столь любимом нами Ленинграде. Она должна была приехать из Риги, а я – из Москвы. Мой поезд приходил раньше маминого, в пять с чем-то утра, с собой у меня была только легкая сумка, и я решила прогуляться по городу. А он был чудо как хорош в это теплое весеннее утро!

Я дошла до одного из моих самых любимых мест – до Летнего сада и, когда проходила через фельтеновскую решетку, увидела подъехавшее такси, из которого вышла, а вернее, вывалилась компания из нескольких мужчин и женщин и прямиком направилась к домику Петра. Я пошла за ними, сама не зная почему. Было семь или семь тридцать утра второго мая, одна из женщин открыла дверь в Летний дворец Петра Первого, и они все туда зашли. Не знаю, что подтолкнуло меня, но я постучалась в дверь и открыла ее. Я поняла, что они приехали в домик Петра на уборку, и, судя по всему, после бессонной праздничной ночи. Сказав, что я студентка искусствоведческого отделения Московского университета, я попросила их разрешить мне в этот неурочный час посмотреть домик Петра, и, как ни странно, они меня пустили. Оставив у порога сумку, я пошла бродить по комнатам этого дома, пахнувшего старым деревом и пронизанного лучами утреннего весеннего солнца. Это было незабываемо – быть в этих залах совсем одной, вдыхать воздух и атмосферу дома – а я страшно увлекалась в детстве и юности личностью Петра, много раз перечитывала роман Алексея Толстого и несколько раз смотрела его экранизацию в рижском кинотеатре повторного фильма, совсем недалеко от дома – мы с мамой часто туда ходили смотреть великое старое кино, как советское, так и зарубежное. До сих пор не понимаю, как эти люди в Ленинграде тогда поверили мне – или все они были немного с похмелья, – но я провела в Летнем дворце почти час, пока они убирали все помещения. Когда я выходила, они уже заканчивали и тоже собирались уезжать продолжать праздновать Первое мая. Я всегда с особенным чувством вспоминаю то утро, солнце, ожидание встречи с мамой и то, как мне поверили и разрешили провести почти час наедине с Петром.

После этой поездки я стала готовиться к летней сессии. Первую, зимнюю, сессию я сдала очень хорошо, перед каждым экзаменом вставала в пять утра, стараясь зайти к экзаменаторам последней, чтобы успеть повторить весь материал в день экзамена. А вот с летней сессией не справилась, получила две тройки – по истории КПСС и истории Древнего Рима. Предметы были действительно сложнейшие, и сессия была длинная, из шести экзаменов по истории и искусству Древнего мира – от Востока до античной Греции – плюс археология. После летних неудач я взяла себя в руки и стала готовиться еще напряженнее, но еще одну тройку по истории КПСС все-таки огребла.

Историю КПСС у нас читал доцент Наум Васильевич Савинченко, который считался самым ярким и харизматичным лектором на истфаке. Это был человек уже весьма преклонных лет, сутулый, с хриплым прокуренным голосом. Читал он и вправду блестяще, но, когда, сделав драматическую паузу и близко наклоняясь к микрофону, он произносил фразы типа: «А Мартова за его оппортунистическую позицию надо было с самого начала… расстрелять!» – делая мощнейший акцент на слове «расстрелять», и глаза его при этом загорались нехорошим огнем, – становилось жутко. Он прекрасно знал всю подноготную каждого из членов РСДРП, о которых рассказывал, и был очень умен, но тем страшнее становилось на его лекциях. На втором экзамене по его предмету я опять срезалась – уже не помню на чем, знаю только, что эта моя тройка была последней.

Первая университетская практика. Средневековье и Возрождение

После экзаменов началась практика в Новгороде Великом и Пскове, на которую нас возили Римма Владимировна Савко с Марией Александровной Реформатской, специалистом по древнерусскому искусству. Основной курс читал нам Михаил Андреевич Ильин – колоритнейшая фигура, прекрасный знаток русской архитектуры XVII века, но человек эксцентричный, на вид даже несколько вздорный, немножко косивший под чудака. Мы с ним в течение года пару раз ездили на экскурсии по старым русским городам в составе Научного студенческого общества при искусствоведческом отделении, и он проявил себя как блестящий рассказчик и как человек с недюжинным чувством юмора, неравнодушный к девичьей красоте. Но платонически. Ему нравились высокие

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---