Миг расплаты - Худайберды Диванкулиев (Дивангулыев)

Испугавшись, что старик проторчит тут до полуночи, он решил продолжать работать — показать, что очень занят. И тут же чуть не упал, потому что сапоги его глубоко погрузились в тяжелую жижу, и одна нога Байрама выдернулась из сапога. Парень стоял, опираясь на лопату, с трудом удерживая равновесие, поджав босую ногу, как аист, а из глины угрожающе торчало голенище.

— Что за напасть такая, — пробормотал Непес-ага. — Куда бы я ни пришел, везде сапоги…

Байрам, справившись наконец со своей незадачей, обернулся к старику, но того уже не обнаружил. В недоумении пожал он плечами и вновь принялся за работу.

Хатам-ага сидел на веранде и связывал куски веревок. Он встретил приятеля сдержаннее обычного. Занятия своего не прервал, только поприветствовал гостя, ничем не выказывая интереса к пришедшему.

Непес-ага вынужден был первым начать разговор.

— Вот пришлось самому прийти, дабы ты проведал меня. Тебя ведь не дождешься. Умри я, ты и не заметишь. Хорошо же ты ко мне относишься!

— Нужны мы смерти, как бы не так, — неприязненно, словно они были в ссоре, ответил Хатам-ага.

Непес-ага привык к странностям старого нелюдима, поэтому не обиделся на его тон.

— Разве мы с тобой не люди? — примирительна улыбнулся он.

— Люди-то люди, спору нет. Но смерть выбирает хороших людей. Мы ей не нужны. — И, помолчав, он добавил: — Азраил не дурак, он силы попусту не тратит.

— Может, ты и прав, но что-то я не видел ни одного плохого человека, избежавшего смерти или прожившего очень долго — тысячу лет, например. Может, ты видел?

— А губа у тебя не дура, — засмеялся Хатам-ага. — Тысячу лет хочешь прожить. Ты, конечно, хитрец, но и аллах не так уж глуп, и ангелы его тоже.

"Странные шутки, — удивился про себя Непес-ага. — Что это он так недружелюбен сегодня?"

— Ты сними мешок-то со спины, — сказал вдруг Хатам-ага.

И Непес-ага вспомнил, зачем пришел.

— Хорошо ты мне напомнил, — обрадовался он. — Вот это Чепер прислала. Я потому так поздно и пришел, чтобы идти в темноте. Ты же знаешь наш аул…

— Волков бояться, в лес не ходить… — презрительно улыбнулся Хатам-ага. — Зачем скрываться от людей?

Однако кивнул на дверь, мол, пойдем в дом… и неожиданно заговорил о покойном Кервене.

— Хорошим человеком был. Никогда никого не обижал. Его обижали. Я успел с ним рассчитаться и проститься. Слава аллаху, не опоздал.

Непес-ага задумался: "Значит, у каждого в жизни есть какой-то грех. Только люди не затягивают с раскаянием, как я, а успевают покаяться перед умирающим, И отпускаются им грехи их".

— А я вот не успел, — вслух произнес Непес-ага и, с надеждой посмотрев на приятеля, поправился: — Нет, я не смог этого сделать, Хатам.

Хатам-ага, словно не услышав, указал на свободное место в углу:

— Брось мешок вот сюда!

И занялся его содержимым, как бы перестав замечать присутствие Непеса-ага.

— Ого, да тут две пары сапог! Мне не сносить их до конца моей жизни!

Непес-ага обиделся. Он высказал самое сокровенное, а Хатам делает вид, будто ничего не произошло.

— Корова думает о жизни, а мясник о мясе, — горько сказал он.

Хатам-ага аккуратно поставил сапоги в сторонку, потом повернулся, пристально посмотрел на Непеса-ага и спросил:

— Ты что, должен ему был? Но, что делать, — вдруг совсем другим, успокаивающим тоном продолжал он, — это жизнь, в ней без долгов не обходится.

Непес-ага тяжело вздохнул:

— Долг это или нет, я даже не знаю, как назвать, Хатам. Наверное, один аллах знает… Непонятно, в общем, что это.

— Так все же — долг или нет? — серьезно сказал Хатам-ага. — Или какая-то обида между вами была?

Непес-ага посмотрел на сапоги, снова вздохнул и начал:

— Я обманом забрал у него сапоги. Сорок лет назад это было…

Впервые и неожиданно для себя Непес-ага назвал свой поступок обманом, и ему стало страшно. Что скажет сейчас Хатам-ага? И он приготовился покорно встретить его осуждение.

— Значит, ты согрешил в самом начале жизни, а вспомнил об этом только теперь, когда жизнь подошла к концу?

Непес-ага не раз задавался этим вопросом, но ответа не находил и теперь ждал, что скажет еще Хатам-ага.

А Хатам-ага понимал, что к нему пришли за помощью или хотя бы за советом. Ему хотелось выглядеть мудрым, все понимающим. Сощурив глаза, он смотрел вдаль, придав себе невероятно важный вид.

— Значит, грех на тебе остался, — услышал наконец Непес-ага и, опустив голову, подтвердил:

— Остался, Хатам, да еще какой грех!

— В потусторонний мир ведут две дороги, Непес… — заявил Хатам-ага.

Непес-ага попытался представить себе эти две дороги, но у него ничего не вышло. Он вопросительно поглядел на приятеля.

— Ну, Непес, любой малец знает эти дороги. Одна ведет в рай, другая — в ад, — как несмышленому, разъяснил Хатам-ага.

— Ты что, смеешься надо мной? Кто же этого не знает? Мне показалось, ты что-то другое хотел сказать.

— Конечно. Я хотел сказать вот что: неизвестно, встретишься ли ты с Кервеном на том свете. — Хатам-ага окинул соседа взглядом с ног до головы, будто примеряя, куда того определить. — Я не могу утверждать, что ты непременно попадешь в ад, но ведь и Кервен не обязательно окажется в раю. На твоем пути в рай серьезной преградой станут сапоги, те самые, о которых ты говорил. Ведь на дороге, ведущей в рай, даже тонюсенькая иголка превращается в громадную скалу и преграждает человеку путь.

Разговор принимал странный оборот: один поучал, другой был как бы нерадивым учеником. Непес-ага рассердился.

— Как ты уверенно говоришь про все это. Уж не работаешь ли ты регулировщиком на дороге в рай?

Хатам-ага и ухом не повел.

— Ты ошибся, Непес. Я не работаю регулировщиком. Им у нас в районе работает сын длинного Хемра, как зовут-то его?

— Да попросту сын Хемра-узына или милиционера. Из нашего аула вышел только один милиционер. И стоит произнести это слово, всем сразу становится ясно, что речь идет о сыне Хемра-узына. Только так его и знают, а имени никто и не спрашивает.

Хатам-ага высокомерно усмехнулся.

— Ты не сравнивай меня с регулировщиком, Непес. Бери выше — я у бога в помощниках хожу.

— Ну, если бог берет в помощники таких, как ты, то ума у него не больше, чем у Хаджи-кора.

— Будь бог умнее Хаджи-кора, разве бы он стал вмешиваться в мелкие делишки презренного рода человеческого?

— Так-то ты говоришь об аллахе? И надеешься при этом попасть в рай?

— Ты