Женщины в Средние века - Фрэнсис Гис

не смел напасть, ты изгладила в человеке лучшие черты божества; наконец, исправление вины твоей стоило жизни Самому Сыну Божию…»61 Впрочем, эти гневные инвективы следует воспринимать с оговорками. Ведь сам Тертуллиан, как и многие другие деятели начального христианства, был человеком женатым, причем к супруге своей обращался нежно и уважительно: «Любезная подруга моя в служении Господу!»62

Женоненавистнические выпады можно отыскать не только в трудах выдающихся теологов, но и в сочинениях многих клириков той эпохи. Вот что пишет, например, Марбод, состоявший епископом Реннским на рубеже XI–XII веков: «Из бесчисленных силков, которые коварный враг [сатана] закидывает на землю… хуже всех… женщина, проклятое отродье, источник зла, сосуд всех пороков… отравленный мед»63. В «Хронике» Салимбене Пармского, составленной в XIII веке, мы находим целую подборку характерных высказываний, принадлежащих разным церковным авторам: «[Женщина]… это смрадная грязь, злоуханная роза, отрава сладкая»; «женщина – источник греха, орудие диавола, изгнание из рая, мать преступления…»64 и т. д.

Современные исследователи цитируют такого рода сентенции, желая показать предрассудки средневековой церкви. Но это дает искаженную картину. Скажем, приведенные выше строки Марбода Реннского взяты из его поэмы «Книга десяти глав» (Liber decem capitulorum), а именно из главы с говорящим названием «О блуднице» (De meretrice). Если же мы заглянем в главу «О честной жене» (De matrona), то увидим, что его тон меняется до неузнаваемости. «Из всего, что дано Господом на пользу человеку, нет ничего столь же прекрасного и благого, как добрая жена», – говорит Марбод. Он восхваляет женщину как утешительницу и мать, заботливую и умелую хозяйку, которая стряпает, прибирается в доме, прядет и ткет, ухаживает за больными, растит детей. Даже среди худших женщин не найти ни одной столь же преступной, как Иуда. И наоборот: разве есть мужчина, способный сравниться с Девой Марией? В подтверждение своих слов Марбод приводит имена прославленных ветхозаветных героинь и раннехристианских мучениц.

Что касается Салимбене, то он был францисканским монахом и, вероятно, писал в расчете на таких же братьев-миноритов, как он сам. Средневековая церковь – не хуже любой другой политической организации – умела сдвигать идеологические акценты в зависимости от аудитории, к которой адресовалась. Монахи давали обет целомудрия, обрекая себя на подвиги самоограничения, и церковники не жалели сил и красок, чтобы поддержать «воинов Христовых» в этой борьбе. При обращении к мирянам интонация оставалась суровой, но несколько смягчалась. К примеру, богатых женщин порицали за кокетство и непомерное увлечение дорогими нарядами, украшениями и косметикой. Так, парижский проповедник XIII века Жиль Орлеанский напоминает пастве, что парики – это волосы мертвых людей, чьи души, возможно, пребывают в аду или чистилище. Его возмущают модницы, щеголяющие в поясах из золота и серебра и шелковых кушаках, какие «Иисус Христос и его блаженная мать, хотя и были королевской крови, никогда и не помыслили бы надеть»65.

Если же аудитория состояла из одних женщин, риторика менялась еще более существенно. Среди сочинений генерального магистра ордена доминиканцев Гумберта Романского (XIII век) есть проповедь «Ко всем женщинам» (Ad omnes mulieres), служившая образцом жанра для многих его сподвижников и последователей. Вот показательная выдержка из этого текста:

«Заметим, что женский пол по воле Божией многим превосходит не только прочих живых тварей, но и самый пол мужской. Преимущества сии дарованы Господом: (1) в творении, (2) в благодати и (3) во славе небесной.

(1) Жена превосходит мужа веществом и местом творения. Ибо мужа Господь сотворил в простом поле, а жену в раю. Адам соделан из ила земного, Ева же из ребра мужнина. Не из ступни или другой нижней части тела образована она, но из ребра, то есть части срединной, а посему не служанкой назначена быть мужу, но спутницей. Оттого и сказано в Писании: „Сотворим человеку помощницу, соответственную ему“. <…>

(2) Получила она превосходство и во времена благодати [воплощения и смерти Сына Божия]… В Писании не сказано, чтобы какой-нибудь муж страстям Господним пытался воспрепятствовать, но сказано о жене – супруге Пилатовой, старавшейся удержать мужа от столь великого нечестия…66 Так и, воскресши, Господь явился сперва одной из жен, Марии Магдалине. <…>

(3) То же и во славе небесной, ибо владычествует в той стране не муж безгрешный, но жена безгрешная – Царица Небесная. Никакой праведный муж не превыше ангелов и всех горних воинств, но только жена праведная; и потому никакой праведный муж такой власти в небесных чертогах не имеет, как жена праведная – Дева Пречистая. Так превосходство женского пола явлено в лице Пресвятой Богородицы и по величию, и по достоинству, и по могуществу. Все сие должно побудить женский пол любить Бога… и устранять от себя всякое зло…»67

Даже Тертуллиан смягчает формулировки, когда апеллирует исключительно к женщинам. Осуждая женский пол за суетное пристрастие к румянам и белилам, он тем не менее называет своих читательниц «знаменитыми служительницами Бога живого, любезнейшими во Христе сестрами»68.

Два образа-символа – легкомысленная соблазнительница Ева и непорочная Дева Мария – были очень удобны для пропагандистских целей церкви, воплощая собой противоположные этические начала. В целом отношение к женщине со стороны духовенства мало чем отличалось от мирских воззрений. Необходимость подчинения мужской воле оправдывалась моральной и физической слабостью женщин, их умственным несовершенством. В то же время признавалось, что женщина обладает собственным «я», отдельным от личности мужа, наделена душой и является носительницей определенных прав и обязанностей. Как видим, тогдашние взгляды можно назвать относительно либеральными, особенно в сравнении с теми, что проводил в XVIII веке Блэкстон. Брак средневековые мыслители рассматривали как благо: он есть установленное Христом таинство, а женщина создана мужчине в помощницы как «часть природной интенции, направленной на порождение»69 (слова Фомы Аквинского), хотя «мужчина является началом и целью женщины подобно тому, как Бог является началом и целью всего сотворенного»70.

В светской лирике рыцарей-труверов возлюбленная описывается в приподнято-романтическом и одновременно чуть ироничном ключе. «Ей равной в целом свете нет»71, она несказанно хороша собой и добродетельна. «Приятна речь ее и нежен взор, / И легок шаг, и обхожденье мило, / Во мне она зажгла страстей костер, / И сердце мне навеки опалила»72. О своем чувстве к недосягаемой даме один такой поэт говорит: «Но право, как смешны мои мечты! / Капризное дитя, – ни дать ни взять, – / Что тщится с недоступной высоты / Звезду красы невиданной достать»73. Преданный почитатель своей «госпожи», лирический герой готов «служить ей безупречно и вечно обожать»74. Наряду с воспеванием возвышенной любви встречаются в такой литературе