Закат и упадок средневековой Сицилии: политика, религия и экономика в царствование Федериго III, 1296–1337 гг. - Клиффорд Бэкман

образом, вред, причиненный Сицилийской вечерней, коснулся всей Европы и всего христианского мира, как латинского, так и греческого. Повсеместность этих опасностей, весь спектр их возможных последствий объясняет необычайно широкие дипломатические и экономические связи, которые конечном итоге произошли в ходе развития конфликта. Таким образом, Кроче и его последователи рассматривают сицилийскую проблему как явление средиземноморского масштаба, столь же значимой для Европы XIV века, как Черная смерть, Авиньонское пленение пап и Столетняя война между Англией и Францией[40]. Не менее пагубными, согласно этой точки зрения, были изменения в экономике, вызванные потерей для сицилийского зерна рынка в Италии. Потеряв свой основной рынок сбыта и находясь под финансовым и социальным давлением бесконечной войны, сицилийцы не имели больших запасов капитала, чтобы инвестировать в производство, и поэтому стали зависеть от североитальянских мануфактур и вездесущих иностранных купцов. Производственный потенциал острова был велик, хотя и требовал значительных капиталовложений, но потеря неаполитанского рынка лишила сицилийских предпринимателей этого капитала и поставила их в зависимость от купцов с севера, которые, в отличие от неаполитанцев, были заинтересованы почти исключительно в закупках зерна, выращиваемого на острове. Это привело к тому, что Сицилия медленно скатилась к производству сельскохозяйственной монокультуры, что стало началом ее хронической экономической отсталости[41].

Есть некоторые основания доверять этой интерпретации. Хотя смертность в войне была невелика, за исключением нескольких ужасных сражений, экономическое бремя, которое она создала для обеих сторон, было действительно значительным. Например, только на кампанию 1325–1326 годов анжуйское правительство потратило почти 1.250.000 флоринов (сумму, примерно равную,  шестикратному годовому доходу короля Англии в начале XIV века, без учета его континентальных владений) и так и не смогло победить Федериго, а король Роберт повторил эту глупость в 1334 году, когда потратил еще 40.000 флоринов только на транспортные расходы для еще одного неудачного вторжения, практически забросив свои немногие оставшиеся владения в Греции[42]. Как ни велики были потраченные суммы, они с лихвой покрывались обязательствами Роберта по защите дела гвельфов в Северной Италии — борьбе, в которой сицилийское дело играло большую роль, поскольку сицилийцы с 1312 года были союзниками Гибеллинской лиги силы которой были сосредоточенны в Савоне[43]. Масштабы этих расходов на протяжении столь длительного периода показывают, что борьба за контроль над Сицилией был делом величайшей важности и без преувеличения считалась участниками вопросом жизни и смерти.

Столкнувшись с таким решительным врагом, сицилийцы с трудом находили ресурсы, необходимые для самозащиты. Но сама природа стоящей перед ними угрозы требовала, чтобы они были вовлечены в более масштабный средиземноморский конфликт. Поэтому они старались выполнить свои обязательства перед Гибеллинской лигой, одновременно оказывая постоянную военную и финансовую поддержку недавно основанному каталонскому Афинскому герцогству (завоеванному Каталонской компанией, которая отказалась самораспуститься после мира в Кальтабеллотте), а также оказывая неоднократную помощь планам короля Хайме по завоеванию Сардинии. С таким финансовым бременем неудивительно, что правительство жаловалось на свои "многочисленные и разнообразные долги, составлявшие невообразимо огромные суммы денег"[44].

И если верить Федериго на слово, постоянная борьба с Неаполем была всем, что стояло на пути его собственного желания предпринять крестовый поход на Восток. Анонимный автор Directorium ad passagiumfaciendum пишет, что Федериго "ничего так не хотел, как провести остаток жизни в крестовом походе, если бы только ему предложили надежный и подходящий мир"[45]. Упоминая таким образом о бедах в Леванте, сицилийцы, очевидно, надеялись усилить давление общественности на папство и анжуйцев, чтобы те отказались от войны. Это была стратегическая уловка, но, тем не менее, в ней было много правды.

Тем не менее, войны с Неаполем вряд ли достаточно, чтобы объяснить весь масштаб сицилийских проблем. За исключением вторжения 1325–1326 годов, почти все военные действия велись на море и представляли собой серию блокад, осад и быстрых набегов, а не сражения лицом к лицу между армиями и ополчениями. Несмотря на то что более половины населения Сицилии проживало в прибрежных городах и, следовательно, ежедневно подвергалось опасности вражеских набегов, большинство мест избежало прямых атак. Лишь несколько поселений, например Брукато (близ Термини), были полностью разрушены. Как и в случае со Столетней войной, легко преувеличить как разрушения, причиненные самой войной, так и прямой ущерб, который она нанесла экономике[46].

Однако косвенное влияние войны, хотя его и труднее измерить, не менее важно. Последствия ее многочисленны, хотя и несколько туманны. Атмосфера подозрительности и враждебности сохранялась после каждого вторжения врага, особенно в таких городах, как Палермо, Трапани и Мадзара, которые подвергались постоянным, почти ежегодным нападениям либо самих анжуйцев, либо поддерживаемых анжуйцами генуэзских и пизанских пиратов[47]. Насилие в отношении иностранных купцов всех мастей (от нападений на отдельных людей до народных волнений) обычно происходили после каждого вторжения, что, несомненно, пагубно сказывалось на торговле. Эти вспышки были не просто рефлекторными, внезапными нападениями на любую доступную жертву, а скорее выплеском давно копившихся обид. В сознании бунтовщиков торговые привилегии, предоставленные иностранным купцам центральным правительством, отчаянно нуждавшимся в каких-либо доходах, стали явно чрезмерными и фактически легко сравнялись с физическим ущербом, причиняемым действиями воинственных соотечественников этих купцов[48]. В самом деле, нередко мирные купцы из тех самых государств, которые нападали на Сицилию, появлялись в гаванях сразу после того, как налетчики были отбиты или ушли за море, нагруженные добычей. Чувство обиды и недоверия, вызванное этими событиями, явно повлияло на торговые отношения в худшую сторону, как, например, когда каталонский торговый корабль, арендованный фирмой Перуцци в 1328 году, был захвачен разгневанными портовыми чиновниками в Трапани по обвинению в том, что корабль флорентийский, а значит, гвельфский, а значит, враг Сицилийского королевства. Чиновники пожаловались местному королевскому юстициарию, что даже во время войны "многие корабли, принадлежащие генуэзским гвельфам… прибывают в порт… и находятся там по воле короля", загружая свои трюмы сицилийским зерном и пользуясь своими привилегиями. Когда представителю Перуцци отказали в Трапани, он отплыл в Термини, где "многие горожане не желали пускать его корабль, крича, что ему не следует позволять загружаться в их порту". По этому случаю даже муниципальный суд Палермо, обычно всегда готовый польстить королевскому правительству, заявил Федериго протест, что привилегированный экспорт "в последние дни в немалой степени увеличился… настолько, что его вообще никому из нас не разрешают"[49].

Очевидно, что расширение торговых привилегий для иностранных купцов и недовольство этим со стороны сицилийских купцов нельзя напрямую или исключительно приписывать войнам, в которые было втянуто королевство, тем более невозможно количественно или систематизировано оценить пагубные последствия таких событий. Однако такие косвенные последствия войн проявлялись по всей прибрежной Сицилии во второй половине царствования Федериго и значительно усугубляли и без того острую социальную напряженность. Неаполитанский король Роберт, несомненно, понимал, какое пагубное воздействие оказывают на остров постоянные набеги его людей, поскольку он хвастался каталонскому послу Пере Феррандо