Кандинский и я - Нина Николаевна Кандинская

себя разочарованным: однокашники умышленно нелестно отзывались о его творчестве. Поскольку Кандинский был увлечен цветом и мастерски использовал его в своих пейзажных штудиях, коллеги называли его «колористом» или «пейзажистом». Его пугала их неприязнь, но вместе с тем он старался реагировать на критику, ища в своих работах ошибки и слабые стороны. Он был к себе строг и всякий раз убеждался, что еще не достиг совершенства в рисунке, и это было важно, ведь он хотел соответствовать самым высоким требованиям.

Первым рисовальщиком в Германии слыл тогда Франц фон Штук, один из основателей Мюнхенского Сецессиона{24}, и Кандинский в 1899 году отправился к нему, имея при себе лишь ученические работы. Штук оценил их как весьма слабые и посоветовал в течение года работать в рисовальном классе Академии художеств. На экзаменах Кандинский провалился. Это обстоятельство не обозлило его, а привело в замешательство, но стыдиться он не видел причин. Он не пал духом, потому что хорошими на экзамене были признаны именно те его рисунки, которые сам он считал беспомощными.

На год он совсем оставил школу — работал только для себя, совершенствуя живописное мастерство, в котором достиг высот, и знатоки начали восхищаться даже его ранними вещами. Затем он снова попытался влиться в класс фон Штука. Он представил учителю эскизы картин, которые тот оценил на «отлично», и в этот раз взял его на обучение. Однако во время первой же работы Кандинского в Академии Штук резко раскритиковал его крайности в обращении с цветом и посоветовал сначала рисовать черным и белым, чтобы научиться лучше передавать форму.

Одновременно с Кандинским в мюнхенской Академии у Штука учился Пауль Клее. Учитель завоевал безоговорочное расположение Кандинского. По совету Штука он целый год рисовал в его классе, выполняя все требования: «Так как я заметил, что он не обладает большой красочной восприимчивостью, то и решил учиться у него только рисуночной форме и вполне отдался ему в руки. Об этом годе работы у него, как ни приходилось мне временами сердиться (живописно тут делались иногда самые невозможные вещи), я вспоминаю в результате с благодарностью. Stuck говорил обычно очень мало и не всегда ясно. Иногда после корректуры мне приходилось долго думать о сказанном им, а в заключение я почти всегда находил, что это сказанное было хорошо. Моей главной в то время заботе, неспособности закончить картину, он помог одним-единственным замечанием. Он сказал, что я работаю слишком нервно, срывая весь интерес в первые же мгновения, чем неминуемо его порчу в дальнейшей, уже сухой, части работы: „Я просыпаюсь с мыслью: сегодня я вправе сделать вот то-то“. Это „вправе“ открыло мне тайну серьезной работы. И вскоре я на дому закончил свою первую картину»{25}.

Кандинский говорил мне: «У Штука я научился главному для художника — самодисциплине». Это качество Кандинский культивировал в себе до конца жизни. Он всегда завершал картину прежде, чем приступить к новой. Никакие сроки выставок, заказы или предложения от галеристов не могли повлиять на его принципы. Самодисциплина позволяла сдерживать неуемное творческое рвение. Если он не чувствовал потребности рисовать, то насильно и не принуждал себя к этому. Живопись не была для него будничной рутинной обязанностью, требующей выполнения определенной нормы. Живопись была для него внутренней потребностью.

Кандинскому было тридцать пять, когда он добровольно прекратил занятия в классе Штука и стал жить как свободный художник, вооруженный всем необходимым для профессии, в которой его ожидали многочисленные трудности. Если уж у кого и было призвание к живописи, то именно у Кандинского.

В начале профессиональной карьеры неприятности подстерегали его не в работе, а в личной жизни. Брак с женой Аней дал трещину и разрыва избежать было невозможно. С первых дней совместной жизни с Аней Кандинский понимал, что она не будет ему поддержкой на пути творчества, поскольку у нее отсутствовало какое-либо понимание искусства. В сущности, даже в личном плане искусство разделяло их. Кандинский ни в коем случае не был готов изменить своему призванию и продолжить академическую бюргерскую карьеру лишь для того, чтобы соответствовать ожиданиям супруги. Искусство было его страстью, и ничто не могло свернуть его с пути.

Кандинский расстался с Аней по обоюдному согласию. То, что болезненное расставание не привело к вражде, я приписываю исключительно внутреннему благородству обоих. Они остались друзьями. Аня не вернулась в Россию, а осталась в Мюнхене, съехав в пансион. Я не припомню, чтобы Кандинский говорил о каких-либо трудностях со своей первой женой.

Группа художников «Фаланга» и встреча с Габриэлой Мюнтер

Кандинский не считал себя неотъемлемой частью мюнхенской художественной сцены 1900-х, хотя имел с ней точки соприкосновения, а некоторые контакты поддерживал и позднее. Мюнхенцам казалось, что в его работах бесспорно узнаваемы черты русской живописной культуры, а соотечественники, в свою очередь, упрекали его в том, что он-де подвергся насильственному немецкому влиянию. Вероятно они имели в виду югендстиль. Я сомневаюсь, можно ли в данном случае говорить о насильственном влиянии. Югендстиль был в творчестве Кандинского мимолетным эпизодом.

Стремясь постичь будущее, он искал новые формы художественной выразительности и способы раскрепощения творческой энергии. С целью создания нового искусства он в 1901 году основал группу «Фаланга»{26}. Лучшим средством достичь этой цели была выставочная деятельность. «Фаланга» устраивала выставки, приглашая к участию местных и иностранных художников, показывала картины Моне и неоимпрессионистов{27}. В общей сложности группа организовала двенадцать выставок, однако широкого общественного резонанса добиться не удалось. Кандинский был разочарован в «Фаланге» и в 1904 году распустил группу. Казалось, что для искусства этих художников время еще не пришло.

К «Фаланге» относилась и одноименная художественная студия, в которой Кандинский преподавал. Но и она развивалась не более успешно, чем сама группа. Ученики пропускали занятия, и уже через год небольшая школа живописи и рисунка была закрыта. Остался только класс Кандинского, который он вел до 1903 года.

Методы преподавания Кандинского отличались своеобразием и не вписывались ни в какие стандарты. Он рассказывал мне, как, оседлав велосипед, колесил с учениками по баварской земле. Эти поездки открывали перед учителем и учениками бескрайние просторы, приводя их в Кохель, Верхнюю Франконию или к знаменитым баварским кирхам. Кандинский говорил, что это было не просто сменой обстановки. Во время таких путешествий ученики получали впечатления, которые затем претворялись в творчестве. «Я взял на себя этот труд, потому что юношей многое почерпнул из путешествий по Москве, по ее церквам, и верил, что моим ученикам тоже надо