История частной жизни. Том 5: От I Мировой войны до конца XX века - Филипп Арьес

происходит и что может произойти. Это внимание создано культурой, и антисемит называет его любопытством. Именно оно, это внимание, объясняет место, занимаемое евреями в разработке разного рода понятий; этот феномен еще предстоит описать. Каждое новое понятие на какое-то время вносит беспорядок в мыслительный процесс. В этом заключается одна из редко упоминаемых причин антисемитизма: никто не задумывается о роли привычки в общественной жизни и о беспокойстве, вызываемом появлением новых идей.

Групповая молитва, совместное изучение Закона — все это религиозные выражения единства в рамках каждой общины и между всеми общинами Диаспоры. Это позволило выжить народу, который на протяжении тысячелетий подвергался гонениям и агрессии, потому что еще до нацистских репрессий были такие, кто находился в более благоприятных условиях и кто помогал своим единоверцам, которым угрожала опасность. Эта солидарность в крайнем своем проявлении может привести к полному исчезновению частной жизни. Подобное наблюдается в хасидских общинах, где обычные границы частной сферы (закрытое жилье, семейный круг и т. п.) практически полностью отсутствуют. Здесь можно говорить о коллективном измерении частной жизни.

В этом плане во Франции XX века наиболее заметным представляется запрет на экзогамию. Экзогамный брак — угроза для сплоченности любого меньшинства. Его запрет, безусловно, имеет под собой религиозную подоплеку, но выражает также и озабоченность членов общины своей идентичностью. Заключить брак в синагоге означает публично засвидетельствовать свою принадлежность к общине. Согласно анкетированию, проведенному в 1973 году Альбером Мемми, 82% опрошенных евреев заключали религиозный брак. Несмотря на то что количество смешанных браков растет, смешанных браков у евреев все же меньше, чем у представителей других меньшинств. Несомненный рост этого показателя говорит о желании интегрироваться в национальное общество. Об этом свидетельствует казус такой структурированной общины, как страсбургская, где в 1960-е годы 60% браков были смешанными. Кстати, эти браки не влекли за собой принятие иудаизма. В отличие от либеральной синагоги, консисторские раввины во Франции не признают перехода экзогамного супруга в иудаизм. В среднем в настоящее время насчитывается десять таких переходов в год, тогда как в христианство ежегодно принимают около четырех тысяч человек. Эта косность раввината может вызывать лишь сожаление, поскольку, согласно данным опросов, проведенных Дорис Бенсимон и Франсуазой Лотман в 1972 году, пары, в которых один из супругов принял иудаизм, являются более практикующими, чем «полностью» еврейские пары.

Таким образом, брак и переход в иудаизм — два абсолютно частных акта — находятся под контролем группы, что не исключает гипотезы о тайной жизни, ускользающей от взглядов общества и частной еврейской сферы; эта тайная жизнь может быть местом, где нарушаются запреты. В основе непрекращающейся игры с нормой — необходимость жить настоящим моментом и выживать в нем. Это относится и к разрешенному израильским раввинатом участию женщины-космонавта в космическом полете в августе 1984 года (шаббат в звездном времени не соблюдается), и к самым что ни на есть повседневным событиям. Кашрут часто не соблюдается, потому что этот свод правил делает практически невозможными дружеские и профессиональные отношения и совместные трапезы. У этих игр с нарушением правил есть и своя положительная сторона, потому что во все времена существовали члены общины — «маргиналы», чья профессиональная деятельность позволяла содержать евреев-ортодоксов. Здесь обнаруживается «двойное время», диалектика традиции/современности, и к ней надо приспособиться. Но религиозные практики на то и существуют, чтобы напоминать, что духовное время главенствует над профанным: шаббат отмеряет еженедельные циклы, праздники — ежегодные циклы, сукка — шалаш, который строят у себя дома для праздника Суккот, — напоминает еврею, что он гоним даже в своем собственном доме.

Эта диалектика традиции и современности, из которой вытекает «двойное время», в некотором роде является причиной шизофренического поведения еврея. Происходит столкновение времени, отданного общине, с временем, традиционно принадлежащим частной жизни. У этого явления есть своя маленькая история.

Что такое еврейский юмор, если не рассказ самому себе о приключениях маленького народа из гетто в огромном мире?

Пространство частной жизни в современной истории французских евреев менялось в зависимости от их включенности в национальное сообщество. Для жертв нарастающего антисемитизма в межвоенный период (тогда в частную жизнь включались социальные и социопрофессиональные отношения) оно было достаточно протяженным и сузилось, когда стала расти интеграция в общество. В 1945 году это пространство отличается от того, каким оно было в 1920-х годах; для давно живущих во Франции евреев и для иммигрантов оно разное. Историю этого пространства с постоянно меняющимися границами мы и попытаемся написать.

ЕВРЕИ В МЕЖВОЕННЫЙ ПЕРИОД

Евреи, давно живущие во Франции, в 1920–1939 годах

Безмятежную жизнь французских евреев нарушило прибытие их преследуемых единоверцев. Иудаизм расцвел в лоне Республики, благодаря которой иудеи получили право гражданства и которую они рьяно защищали. И если эхо дела Дрейфуса еще было слышно, реабилитация капитана в 1906 году была в глазах евреев символом победы универсальных революционных ценностей над произволом государства, пусть даже оно было республиканским. Об этих «счастливых» предвоенных евреях Доминик Шнаппер пишет так: «Благодаря какому-то историческому чуду, за которое они благодарили Небеса и Францию, евреи смогли сохранить воспоминание об иудаизме, которому они с достоинством хранили верность, укоренившись при этом во Франции; в этом укоренении уживались особенности их патриотизма и универсальные революционные ценности. Франция, в которой провозглашались Права человека и эмансипация их предков, решала проблему их идентичности, еврейской по воспоминаниям и французской по страстному духу, их верности прошлому и настоящему»[175].

1919–1939 годы: двадцатилетие глубоких изменений. К французской еврейской общине присоединяются, но не отождествляются с ней и в ней не растворяются группы евреев из Центральной и Восточной Европы. Вне официальных контактов традиционная община и члены новой Диаспоры относились друг к другу индифферентно и даже враждебно, их жизни не пересекались. Две эти группы, где различалось все — демография, экономическое положение, культурные традиции — существовали независимо, каждая по своим законам. В результате кризису 1930-х годов противостояло еврейство, раздираемое глубокими внутренними противоречиями.

Ни в одном из языков нет слова «израэлит», придуманного в ту пору евреями и выражающего оригинальность французской реальности, иудаизм, успешно вписавшийся во французскую нацию, за исключением вновь прибывших иммигрантов. Французские евреи стремятся быть не похожими на иммигрантов в глазах общества и в то же время послужить им примером для подражания для успешной интеграции. Это новое определение французского иудаизма напоминает одновременно о местном колорите и национальной истории. Переписывая историю своих семей и исследуя истоки французского иудаизма, израэлиты стараются оставить в тени свое иностранное происхождение и подчеркнуть наличие французских предков. Среди прочих можно назвать два символа симбиоза Франции и еврейства: Дюркгейм, преподающий в Сорбонне, и