История частной жизни. Том 5: От I Мировой войны до конца XX века - Филипп Арьес

и руководителями среднего звена, чаще всего преподавателями первой и второй ступеней; их прибытие совпало с переходом еврейского населения на работу по найму, что говорит о горизонтальной социальной мобильности.

В то же время иудаизм никогда так не стремился обособиться. То обстоятельство, что еврейский мир устоял несмотря ни на что, вызывает у его представителей чувство гордости, которое они без ложного стыда признают. Об этом свидетельствует изменение в употреблении термина «израэлит», который теперь используется не для навешивания ярлыков на осторожных евреев, но чтобы отметить разницу между израильтянами и евреями Диаспоры. Категорическое запрещение любого публичного проявления антисемитизма вплоть до войны в Ливане — наследие памяти о геноциде — вдохновляло частный иудаизм. Но это не являлось решающим фактором. Претензии иудаизма возникают из воспоминаний об истреблении и в связи с прибытием сефардов. Эти два феномена соединяются и придают выражению частного иудаизма большее значение.

Некоторое время назад историки отметили появление в публичной сфере вопроса о геноциде. Речь идет о его вступлении в права. Говорить стоит в первую очередь о «деприватизации», а не о возрождении этого вопроса. Воспоминания об истреблении долгое время были спрятаны в дальних уголках памяти тех, кто остался в живых. В первые послевоенные годы некоторые до такой степени не желали вспоминать о своем еврействе, что избегали любых публичных его проявлений, например традиционных свадеб в синагоге. Из 2500 случаев смены фамилии, имевшей место в течение полутора столетий, 2150 приходятся на 1946–1958 годы (в одном лишь 1950 году–280). Однако большинство выживших не смогло ни о чем забыть, им необходимо было свидетельствовать о случившемся, и это привело их в еврейскую общину, хотя до войны они от нее отдалялись. Для интернированных и депортированных воспоминания были столь мучительны и вездесущи, что они не могли о них говорить. В этом заключался трагический парадокс: свидетельствовать было необходимо, но в то же время невозможно. С течением времени обвиняющий факт существования лагерей смерти, возможного вследствие отсутствия коллективной памяти, вызвал новую «работу» памяти. Потревоженные в своей болезненной интимности, свидетельства геноцида понемногу вышли в публичную сферу.

Надо сказать, что прибытие евреев из Северной Африки обновило оторванный от корней иудаизм. Сефардская эмиграция, ставшая следствием движения за независимость, повлекла за собой удвоение еврейского населения Франции (в 1956 году насчитывалось 300 000 евреев, в 1967-м — 660 000). Несмотря на то что марокканские евреи учились во французских школах, им приходилось адаптироваться в новом для себя обществе. Покидая общину с ее атрибутами (синагогой, миквой, кошерным мясом), марокканские евреи в то же время освобождались от контроля, исходящего из семейных и соседских отношений. Иудаизм больше не вписывался естественным образом в пространство, терялась еврейская идентичность. Чтобы продолжать существовать во Франции, эта еврейская идентичность должна была быть востребована. Анализ условий интеграции во французское общество показывает, что переселение не затронуло содержания еврейства. Конечно, внешняя форма изменилась. Следствием эмиграции был слом большой семейной структуры, принятой на родине их предков, в странах Магриба, потому что во Франции каждый третий взрослый жил теперь отдельно от родителей, а то и в другой местности. Тем не менее семейные связи остаются крепкими. Недавние исследования аккультурации — приспособления к чужой культуре — показали, что положение эмигранта придает ббльшую ценность семейной жизни, одновременно как фундамент идентичности и как смысл адаптации. По словам Дорис Бенсимон, один из четырех молодых людей регулярно проводит шаббат и праздники в семье. Если обычай вступать в брак с кем-то из своего города и практика «устроенных» браков, противоречащие французским нормам, исчезли одновременно с родственными отношениями, североафриканские евреи в массе своей сохранили верность традициям. Эндогамия все еще остается нормой. Стремление поддерживать еврейский образ жизни привело к тому, что сефарды стали создавать общины. Клод Тапия отметил последовательные этапы становления новой общины: воссоздание форм традиционного общения (встречи женщин в магазинах, мужчин в синагогах), совместное проведение праздников. 47% семей, проживающих в Сарселе, где находится одна из крупнейших общин Парижского региона, решили поселиться там именно по религиозным мотивам и семейным обстоятельствам. Те же соображения заставили четыре сотни семей из Харет-эль-Яхуба, пригорода Каира, осесть в Вилье-ле-Бель. Только этот тип общины позволяет сефардам совместить традиционный еврейский образ жизни с образом жизни марокканских евреев. Шаббат и праздники проходят в семейном кругу, в общине. Коммерсанты, в заведениях которых женщины снова могут собираться, обеспечивают общину необходимыми продуктами питания; также это место общения почти исключительно еврейской клиентуры. В пекарне женщина может выбрать себе хлеб, выпеченный по магрибским рецептам, взвесив его и внимательно рассмотрев каждую буханку.

Марокканские евреи дают возможность французским единоверцам возродить традиции. Конечно, «возвращение» к иудаизму израэлитов наблюдалось до 1960-х годов, но оно оформилось именно в сефардской школе иудаизма. Более религиозные и в большей мере приверженные традициям, сефарды чаще посещают синагогу, более строго соблюдают шаббат, чаще едят кошерную пищу, постятся в Йом-Киппур. Более 80% из них делают сыновьям обрезание и 70% вступают в брак по религиозным обрядам. Их религиозность заражает и привлекает ашкеназов.

Что будет с иудаизмом завтра?

Распространение изучения древнееврейской истории, рост посещаемости еврейских школ, появление литературного рынка, посвященного иудаизму, — все это признаки его обновления. Утверждение сефардского иудаизма, развитие «горизонтальных» структур (дополняющих традиционную «вертикальную» структуру, по выражению Анны Кригель, — связывающую общину с истеблишментом), основанных на общинных центрах и молодежных движениях, — все это распространяет новую форму идентичности. Если, парадоксальным образом, религиозная практика при этом сокращается, то роль Израиля остается центральной. Чрезвычайно пристальное внимание к событиям на Ближнем Востоке объясняет сложные, конфликтные, иногда полностью отсутствующие отношения молодых евреев с мусульманами, живущими по соседству и сталкивающимися со схожими проблемами интеграции в общество.

Понять историю новейших поколений евреев можно, приняв во внимание геноцид. Больше, чем о возвращении (techouvah) к традиции, следует говорить об обновлении. Это обновление рождается в семейной истории — истории жертв нацизма — и вызывает конфликты со старшим поколением. Из стремления к ясности и трезвой оценке происходящего вытекает порой чрезмерная реакция в СМИ на антисемитские выпады или на атаки на Израиль. Ближневосточный конфликт ежедневно подтверждает волю подчеркивать отличия.

Будет ли частным или же, наоборот, политически окрашенным иудаизм молодых евреев по духу и темпераменту, которых философ Ален Финкелькраут назвал «мнимыми»? От места, которое займет это новое движение, ставшее отныне частью французского культурного ландшафта, будут зависеть его частные и публичные проявления.

Перрин Симон-Наум

ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ ИММИГРАНТОМ ВО ФРАНЦИИ

Каждое общество определяет сферу частной жизни своих членов. Частной жизни самой по себе не существует. В современной