История частной жизни. Том 5: От I Мировой войны до конца XX века - Филипп Арьес

Частную жизнь по определению трудно постичь, потому что от нее почти не остается документов, которые историки могли бы как-то интерпретировать. До недавнего времени частная жизнь не считалась достойной внимания историков, внятных свидетельств прошлого мало. Поль Лейо называл ее невидимой повседневностью, действующие лица которой незаметны. Социологи и антропологи имеют лишь информацию, полученную недавно. Изучить частную жизнь иммигрантов труднее, чем жизнь остальных групп населения.

Во всяком случае, во Франции до недавнего времени ее специфика признавалась властями, патронами предприятий, населением в целом весьма неохотно. Сами иммигранты ее часто скрывают, в особенности же их дети, воспитанные французской школой и стыдящиеся того, что не являются «нормальными» французами. Есть опасность, что она будет скрываться и дальше, больше, чем частная жизнь других групп населения. Недавние исследования изучили эволюцию иммигрантов за десять последних лет, но понять, что представляла собой частная жизнь тех, кто приезжал во Францию в период между двумя мировыми войнами, — рискованная затея.

Тем не менее само существование частной жизни позволяет выделить два типа иммигрантов: для иммигрантов первой волны, итальянцев и выходцев из Северной Африки, которые приезжали без семей исключительно для того, чтобы работать, и жили в бараках, гостиницах или трущобах, не существовало никакой частной жизни. Другие же приезжали семьями и вели свой привычный образ жизни. В общем, все говорит о том, что само положение иммигранта придает частной жизни новый смысл. Окружающий их мир не только незнаком, но и враждебен, и частная жизнь становится убежищем и защитой и обеспечивает иммигрантам стабильность. Отрицание частной жизни — источник всех «социальных проблем», которые вызывает присутствие иммигрантов.

Гостеприимство и ксенофобия

Несмотря на расхожую мысль о том, что во Франции сохраняется уходящая в глубь времени традиция гостеприимства, все свидетельствует о том, что население в массе своей было и остается настроенным ксенофобски. Мы могли бы процитировать истерические высказывания крайне правых в 1930-е годы; высокий уровень безработицы в те годы единодушно связывался с количеством иммигрантов. Однако для того чтобы продемонстрировать, что французы в целом принимали только «ассимилировавшихся» иммигрантов, то есть переставших быть иностранцами и ставших французами, стоит напомнить тексты, опубликованные в 1932 году обозревателем, благосклонно настроенным к иммиграции и сознающим ее вклад в рост национального благосостояния: «Следует все же отметить, что прежде вклад иностранцев в экономику вносился достаточно медленно, чтобы можно было говорить о Франции как о плавильном котле. Массовый приток новых элементов, их высокая плотность во французском населении и националистический дух мигрантов усложняют проблему в послевоенное время. Мы видим, что присутствие во Франции трех миллионов иностранцев повлияло на общественную жизнь и моральный климат в стране. Здравомыслящая рабочая аристократия, удовлетворенная материально и поэтому настроенная консервативно, сталкивается с толпой иностранных рабочих, не имеющих никаких привязок к стране пребывания; эта невежественная сила тормозит социальную эволюцию, но в период волнений может ее ускорить. Толпы мигрантов, неадаптированных, вырванных из привычной среды, на треть повышают уровень преступности во Франции и тем самым, бесспорно, оказывают деморализующее и вносящее беспорядок влияние на жизнь в стране. Не менее опасен и низкий моральный уровень отдельных выходцев с Ближнего Востока, армян, греков, евреев и других „метеков“, барыг и спекулянтов»[179]. «Хорошие» иммигранты — иммигранты не в первом поколении, ассимилированные французской нацией. Таким образом, ксенофобия, по крайней мере для недавно прибывших, является причиной сохранять свою специфическую частную жизнь, мощное средство защиты.

Принимая во внимание разнообразие иммиграции и форм интеграции мигрантов во французское общество, мы ограничимся здесь общим обзором, проиллюстрировав его примерами поляков и итальянцев в 1920–1939 годах и выходцев из стран Магриба после 1945 года. Очень важно различать кризисный довоенный период и тогдашнее стремление Франции ассимилировать приезжих и «Славное тридцатилетие», изменившее экономическое положение французских рабочих и иммигрантов; способность и желание, ассимилировать их в эти годы исчезли: после II Мировой врйны ни школа, ни церковь, ни армия не обеспечивают социализацию французских детей — как выходцев из семей мигрантов, так и всех остальных — с тем же рвением, с каким это делалось до войны.

ПРЕДВОЕННОЕ ВРЕМЯ. ИТАЛЬЯНЦЫ И ПОЛЯКИ

Вести привычный, а значит, свой характерный образ жизни можно лишь при наличии какой-то хотя бы минимальной зарплаты и иммиграции всей семьей.

Трущобы на окраинах Парижа — говоря о 1930-х годах, чаще всего упоминают улицу Жюля Валлеса в Сент-Уэне, где на 300–350 человек приходится всего один колодец, или итальянские кварталы в городах на Средиземноморском побережье, — похожи на все трущобы мира. «Улицы узкие, грязные, дома старые, высокие. На окнах на ремнях сушится белье, или же веревки перекинуты через улицу, от окна к окну. Смуглая, немытая, босоногая ребятня резвится со средиземноморской веселостью. Убогие интерьеры, куда свет и воздух проникают с трудом, заставлены какими-то кушетками и лежанками. В одной и той же комнате спят по пять-шесть человек, иногда больше. Дети спят вповалку по трое-четверо на одном тюфяке, иногда лежащем на земляном полу»[180]. Бедность уничтожает различия и уравнивает всех.

В течение всего межвоенного периода одинокие рабочие, приехавшие без оставшихся на родине семей, признанные «недисциплинированными» и «бродягами», жили примерно в таких же условиях. При том существовании, которое они вели, ни о какой частной жизни речь не шла. Кровати в «гостиницах», в которых они жили, использовались без перерыва — ночью на них спали рабочие, занятые в дневную смену, днем ложились вернувшиеся с ночной. В таких условиях само понятие «частная жизнь» теряет всякий смысл. Вновь прибывающим, помимо таких «отелей», достаются наскоро сколоченные из досок и слепленные из глины хижины, естественно, лишенные каких бы то ни было удобств, заброшенные деревенские дома, превратившиеся в настоящие трущобы. В таком жилище забываются все нормы частной жизни и наступает одичание.

Начало магрибской иммиграции

Отдельные сильно структурированные группы мигрантов в сотрудничестве с французским обществом сопротивлялись процессу одичания и декультурации. Лучший пример этого — первая волна иммиграции из Алжира[181]. До 1950 года из стран Магриба ехали только холостяки. Деревенское сообщество отправляло их на несколько лет работать за границу, чтобы другие члены группы могли остаться на родине и поддерживать статус семьи. В первую очередь речь шла о бедных горных районах, где жили берберы, вроде Кабилии и Суса. Эта эмиграция не нарушала жизнь ни в тех местах, ни в принимавшей стране. Рабочие держались вместе, как на родине, — так проще было экономить и быстрее освоиться в чужом мире. Они выбирали наиболее тяжелую