Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

В сочинениях Мономаха и ряде других древнерусских произведений, так или иначе проводивших взгляд Владимира Всеволодовича, прослеживается еще одна оппозиция, органически связанная с отмеченной выше: св. Борис = Владимир Мономах — Святополк Окаянный = Святополк Изяславич. На определенные параллели Владимира и его современников могло наталкивать само имя Святополка Изяславича — тезки Святополка Окаянного[1778]. Возможно, что эту мысль и пытался провести, в завуалированной форме, устами Владимира Мономаха, автор "Повести об ослеплении Василька": "Володимеръ же слышавъ, яко ятъ бысть Василько и слепленъ, ужасеся, и всплакавъ и рече: "Сего не бывало есть в Русьскеи земьли ни при дедех наших, ни при отцих наших, сякого зла". И ту абье посла к Давыду и к Олгови Святославичема, глаголя: "Поидета к Городцю, да поправим сего зла, еже ся створи се в Русьскеи земьли и в насъ, в братьи, оже верже[нъ] в ны ножь. Да аще сего не правимъ, то болшее зло встанеть в нас, и начнеть брат брата закалати""[1779]. Таким образом, невольно всплывала аналогия с другим Святополком — Окаянным. Могло ли быть до этого зло большее, чем убийство Бориса и Глеба Святополком Окаянным? Получалось, что два самых тяжких зла, свершившихся на Руси, исходили от двух Святополков: Окаянного и Изяславича.

Т.Л. Вилкул недавно обратила внимание на то, что два печерских подвижника, Василий и Федор, замученные Мстиславом Святополковичем носили "крестильные имена Мономаха и его сына Мстислава"[1780]. В этой связи она верно отметила, что "именная символика, споспешествование собственных святых — ко всему этому воображение средневекового человека было весьма чувствительно"[1781]. С.Я. Сендерович указал на соотношение в ПВЛ: "володимеръ / миръ vs. стполкъ / рать"[1782]. По его словам, "летописец придавал значение именам и категоризировал князей по именам"[1783].

Явно антисвятополковскую и промономаховскую направленность имеет "Сказание о чудесах Бориса и Глеба", на что уже обращалось внимание в литературе[1784]. Святополк несправедливо осудил двух мужей и забыл о них. Несправедливость была устранена чудесным вмешательством святых Бориса и Глеба, которые велели сказать князю, что если он не покается и не перестанет поступать несправедливо, то не избежит кары. Показательно, что согласно Божьему промыслу и воли Бориса и Глеба, Святополку не удалось осуществить свой замысел по строительству нового храма, в честь святых мучеников. В то же время, Владимир украсил их гробницы, а Олег построил новую церковь. Однако Святополк, несмотря на все мольбы последнего, препятствовал переносу гробниц святых мучеников в новый храм. Это удалось осуществить только тогда, когда в Киеве вокняжился Мономах. Перенесение святых мощей вылилось в торжество церкви и двух княжеских родов — Всеволодовичей и Святославичей[1785]. Таким образом, автор "Сказания" проводил мысль о том, что Борис и Глеб, как бы, отторгали Святополка Изяславича, отказываясь принимать от него знаки внимания и почитания. Это была своеобразная внешняя санкция, исходящая от святых Рюриковичей, направленная на сакральное исключение Святополка из рода, и освящавшая власть потомков Всеволода (Мономаха и Мономашичей) и Святослава (Олега, Давида и их потомков).

Можно указать и на Киево-Печерский патерик, рисовавший отрицательные образы Святополка и его сына Мстислава[1786].

Об особом отношении Мономаха к Борису и Глебу идет речь в летописном некрологе Владимиру Мономаху: "…Велику же веру стяжа к Богу и сродникома своима, к святыма мученикама Борису и Глебу. Темь и церковь прекрасну созда на Лте, во имя ею, идеже святаго Бориса кровь прольяна быс"[1787].

Борисоглебская тема присутствует и в сочинениях самого Мономаха. По словам Д. Оболенского, "неоднократные упоминания о св. Борисе… весьма существенны для понимания религиозного мировоззрения, которым проникнуты религиозные сочинения Владимира"[1788]. Г. Подскальски, комментируя поведение главного героя, отмечал: "Владимир Мономах был первым политическим деятелем, который вышел за рамки чисто внешнего почитания святых братьев и в одной из конфликтных ситуаций на практике реализовал морально-политическую концепцию Борисо-Глебского житийного цикла"[1789]. Формально (независимо от истинных планов) Владимир был прав, отказываясь войти в коалицию, направленную против Ростиславичей. Ослепив Василька, Святополк нарушил крестное целование. Более того — совершил тяжкое злодеяние. Владимир, напротив, отказывая Святополку, не преступал крестного целования и совершал подвиг братолюбия и кротости. Сродни Борису и Глебу, увековечению памяти которых он так много уделял внимания. В письме к Олегу он даже повторил знаменитую евангельскую фразу[1790], вложенную составителем "Сказания о Борисе и Глебе" в уста Бориса[1791]. Фраза, конечно, сама по себе была актуальной и могла попасть в письмо независимо от сказания. Однако, скорее всего, зависимость имела место, поскольку Владимир не мог не знать о "Сказании", первая редакция которого, судя по всему, написана до 1072 г.[1792]. В конце 70 — начале 80-х гг. того же столетия Нестор написал "Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба"[1793]. Памятники Борисоглебского цикла были широко известны. Для последующих "так называемых повестей о княжеских преступлениях" (Повесть об ослеплении Василька Теребовльского и др.) они выполняли "роль архетипического текста"[1794]. Наконец, И.У. Будовниц обратил внимание на связь "Поучения" со "Сказанием о чудесах Бориса и Глеба"[1795].

Налицо также параллели в состоянии Бориса и Владимира накануне их "выбора". Здесь и глубокое душевное смятение, и вверение своей судьбы в руки Господа, и обращение к Псалтири. И Борис перед смертью пел псалмы, и Владимир слагает своеобразную песнь из псалмов. Даже мотивы псалмов схожи[1796].

Не могло не вызывать ассоциаций и другое знаменательное совпадение: Бориса предали земле в Вышгороде, у церкви св. Василия[1797]. (Василий Великий — небесный патрон Владимира Мономаха). Наконец, по материнским линиям и св. мученики, и Владимир Мономах были связаны с византийским императорским домом.

Таким образом, Мономах подготовил себе и своему племени дополнительное, сакральное, обоснование (наряду с погребением отца и брата в Софии у гроба Ярослава Мудрого) на первенство в княжеской среде.

Определенные ассоциации возникали и в политическом плане. Ярополк (отец Святополка Окаянного) сидел в Киеве прежде Владимира Святославича (отца Бориса). Борис уступил Киев добровольно, по старшинству, Святополку, и то же самое, впоследствии, сделал Владимир Мономах в отношении Святополка Изяславича[1798]. Совершив злодеяние против брата, Святополк Окаянный оказался вне рода. Отсюда, неизбежно, вставал вопрос о соответствующей трактовке преступления Святополка Изяславича в отношении Василька Теребовльского. Реальные события, таким образом, проводили параллель