Секретная зона: Исповедь генерального конструктора - Григорий Васильевич Кисунько

Этот заказ особенно импонировал заводу, так как такие же зеркала с разрешения военного заказчика и КБ-1 начали применяться в станциях спутниковой связи и телевидения «Орбита», и это обеспечивало заводу выгодную для него загрузку. Однако в одном из них я обратил внимание на довольно странные изделия из дюраля и спросил главного инженера, — мол, что это такое? Галгат Фиттахович помрачнел, зло ответил: «Клетки для кур. Первый сюрприз нам от перехода в совнархоз». Сейчас, вспоминая эти изделия, я невольно сравниваю их с конверсионными заказами оборонным предприятиям эпохи перестройки и думаю: то ли еще будет?

Кроме того, госкомитет по поручению ЦК и Совмина начал подготовку проекта постановления о разработке аванпроекта системы ПРО Москвы, которое вышло 8 апреля 1958 года. Система получила условное наименование «система А-35», я был назначен ее генеральным конструктором. Кстати, до этого термин «генеральный конструктор» применялся только в авиационной промышленности и только к самолетным конструкторам, и я оказался первым несамолетным конструктором, к которому приставили прилагательное «генеральный».

Я и сейчас не вижу никакой разницы между «главным» и «генеральным» конструкторами, разве что второй вариант звучит более пышно. Кстати, С. П. Королев назывался главным конструктором, а не генеральным только из-за своей принадлежности к Миноборонпрому, в которой наименование «генеральный» не было принято. Однако в КБ-1 я оказался единственным генеральным среди главных, и это вызвало у кое-кого неприятные эмоции.

Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год для КБ-1 знаменателен тем, что мы с Расплетиным оба были избраны членами-корреспондентами Академии наук СССР.

Федор Викторович Лукин, присутствовавший на выборном собрании, мне рассказывал, что моя кандидатура прошла в первом туре благодаря тому, что академики знали меня по работам, опубликованным до моего перехода в «почтовый ящик». Попутно замечу, что в этом же году были избраны в академики С. П. Королев, А. Н. Щукин и А. Л. Минц.

Для системы «А» наиболее важными событиями 1958 года были начало проводок баллистических ракет станцией дальнего обнаружения «Дунай-2» и начало пусков противоракет В-1000 с временной стартовой позиции. Правда, первый пуск, состоявшийся 16 октября, был бросковым, то есть с рулями, заклиненными в нейтральном положении, без аппаратной начинки и без горючего второй ступени, — все это было заменено весовыми эквивалентами с соблюдением реальной центровки изделия, — так что фактически работал только пороховой ускоритель, который дал начальный разгон аэродинамически-весовому макету второй ступени.

Вторая ступень развалилась на множество кусков, усеявших полосу степи вдоль директрисы стрельбы. При виде этих кусков мне почему-то пришло на ум пушкинское: «О поле, кто тебя усеял…» Между тем представители ОКБ-2 деловито отбирали и грузили в автомашину наиболее интересные для анализа куски. Зам. главного конструктора ракеты то ли в шутку, то ли всерьез уверял всех присутствовавших, что все прошло как задумано, поэтому «прошу без паники».

Вообще надо сказать, что в 1958 году по-настоящему закипела жизнь на всех объектах будущей системы «А». Шел, монтаж аппаратуры, ее отладки по частям, стыковка, — со всеми положенными при таких работах неполадками, которые у разработчиков известны под такими образными названиями, как «бобик», «утык», «чехол», «затыр» и даже какой-то «бэмс». И все эти прелести словно бы совершенствуются от одного этапа работы к другому. Забегая несколько вперед, приведу пример с переходом к этапу пусков противоракет по траектории, задаваемой от ЭВМ по линии передачи данных протяженностью 100 километров. Казалось бы, все, как говорят, «до звона» проверено: противоракета летала с управлением от своего автономного программника и от наземной станции передачи команд, ЭВМ много раз проверена, и теперь новым элементом в испытаниях, по существу, является радиорелейная линия, к которой все привыкли как к самому надежному элементу системы «А».

И действительно, пуск ракеты 12 мая 1960 года прошел нормально, видно было, что она «слушается» передаваемых ей на борт команд от ЭВМ. Вдруг связь с бортовыми радиосредствами прерывается, от наблюдательных пунктов поступает доклад: изделие разрушилось в полете. Зам. главного конструктора Г. Ф. Бондзик, привыкший во всех неполадках винить радистов, приуныл: радио — не тот рыжий, на которого можно свалить поломку ракеты. Придется ждать, пока доставят телеметрические записи. Но вскоре на КП вбегает зам. главного конструктора В. С. Бурцев, обращается ко мне и начальнику полигона С. Д. Дорохову:

— Товарищи генералы, ракета не виновата. Это мы, наша машина ее сломала. Вот посмотрите на график, выведенный от ЭВМ: из-за какого-то сбоя машина на короткое время выдала вместо заданной по программе сильно увеличенную команду. Видно, от этого произошел заброс рулей, ракета получила аварийную перегрузку и разрушилась.

— Что надо сделать, чтобы такое не повторялось? — спросил у меня Дорохов.

— Нужны три вещи: первая — введем в программу ЗВМ ограничение, чтобы при никаких условиях команда на ракету выдавалась не более заданной заранее безопасной величины, а вторая — ввести на ракете механическое ограничение отклонения рулей.

— Но это две, как вы сказали, вещи. А в чем заключается третья?

— Третья — не допускать присутствия на подобных работах генералов. Ибо существует генеральский эффект: аппаратура не выдерживает их присутствия и ломается. А нас здесь аж двое.

Впрочем, в этот день мой генерал-майорский стаж составлял всего лишь три дня: постановление о присвоении званий мне и начальнику строительства противоракетного полигона А. А. Губенко было опубликовано 9 мая 1960 года, в День Победы. Для меня это было полной неожиданностью, так как мне было ясно, что «моему» министру при сложившемся его отношении ко мне не придет даже мимолетная мысль о том, чтобы представить меня к генеральскому званию. Но на этот раз сработала чистая случайность: в министерстве нашелся главный инженер одного из главков, — обозначим его через К., — возжелавший стать генералом.

Для этого он подготовил необходимые документы на себя, а в качестве «гарнира» — также на меня и директора НИИ А. Д. Батракова. Расчет строился на том, что занимаемая К. должность в министерстве формально выше директора НИИ и подавно выше моей должности, как начальника подразделения (СКБ-30) в составе КБ-1. Министр обороны, вероятно, согласится поддержать только одну кандидатуру, и тогда «гарнир» автоматически отпадет, и останется единственная кандидатура К., превосходящая две другие по формальному административному рангу.

Случайно или нет, но с этим вопросом К. обратился к министру в моем присутствии, и я оказался невольным свидетелем телефонного разговора нашего министра В. Д. Калмыкова с министром обороны Р. Я. Малиновским. Выслушав просьбу Валерия Дмитриевича, маршал Малиновский ответил, что речь может идти только об одной кандидатуре, а именно — о Кисунько; фамилии двух других товарищей ему «абсолютно не известны».

Так были в моем присутствии произнесены двумя министрами