Народный театр - А. Ф. Некрылова

своё: свой распев, свое хитроумное устройство, поддерживающее в равновесии на плечах и спине два-три десятка или две-три дюжины отлично связанных, в меру подсушенных, в меру провяленных банных веников.

— В баньке попариться — ве-нич-ки!

Другая женщина (а случалось, и мужчина) появлялась, распустив высоко над головой, как буланую гриву, целый мочальный веер:

— Швабры, швабры, швабры!

Еще эхо не смолкло от этого мажорного выкрика, а от подворотни уже доносится глуховатый минор следующего «крикуна»:

— Костей-тряпок! Бутылок-банок! Или:

— Чулки-носки-туфле-е-е! Или:

— Халат-халат! Халат-халат! — с особым, за три двора различаемым татарским акцентом и интонацией. — Шурум-бурум!

Были торговцы, которые появлялись и исчезали, как перелетные птицы, как бы входя в состав фенологических примет города. Так, с точной периодичностью, лужи на питерских панелях испокон веков в середине июня окружаются охристой каймой сосновой пыльцы, а через несколько дней вслед за тем во всех улицах поднимается теплая сухая вьюга тополевого пуха.

Бывало, подходит время, и слышно со двора: «Огурчики малосольные, огурчики!» Пройдет положенный срок — доносится другая песня: «Брусничка-ягода, брусничка!»

Осенью всюду звучит: «А вот кваску грушевого, лимонного!» Весной, когда, кажется, в лес и доступа никакого нет, когда еще на пригородных полях стоят озера непроходимого половодья, а в лесной глуши сугробы и в полдень не подтаивают, не успеешь открыть форточку, и уже зазвучало и понеслось привычное, как в деревне свист скворца или грачиный гомон на березах: «Клюква подснежна, клюк-ва-а!» А настанет время, и нет ни одной клюковницы. Прошел сезон![...]

А были и непрерывно действовавшие торговцы, которым все равно было, лето или зима, весна или осень. Я думаю сейчас о всевозможных старьевщиках, а также о галантерейщиках...

Начало XX века

В. В. Маяковский

[...] мелкий, доходящий до карикатурности нэпик швейной шпулькой снует по каждой уличке, по каждому переулочку.

Если крупное предприятие может важно и лениво распоряжаться, только в конце года с грустью замечая убыток, то у этих каждый убыточный день живо отражается на желудке. Отсюда — сногсшибательная изворотливость, поучительная рекламность, виртуознейшая сообразительность. Это ерунда, капли, но в них отражается целая улица, весь город. [...]

А вот пример блестящей рекламы.

Папиросник орет:

— А вот спички Лапшина, горят как солнце и луна. Менее бойкий мальчишка рядом старается скромно всучить и свой товар, но рекламист перешибает покупателя:

— Не берите у этого! Пять минут вонь — потом огонь. Рекламист побеждает.

На другом углу бойкий тенор расхваливает бритвы «жилет»:

А вот «жилет».

Брейся сто лет.

Еще останется внукам.

Подходи — ну-ка!

Дальше торговец механическими, самопришивающимися пуговицами:

Если некому пришивать —

Для этого не стоит жениться.

Если жена не пришивает —

Из за этого не стоит разводиться.

3 рубля дюжина. Пожалте!

Хочешь не хочешь — купишь. До сих пор передо мной в коробке на столе три дюжины валяются. Опять-таки: Учись на мелочах.

1923

Д. А. Ровинский

ЧЕРТ И БУДОЧНИК

[...] Идет [...] прохожий в длинной шинели; его останавливает будочник криком:

— Кто идет? Прохожий отвечает:

— Черт!

— А отчего ты без фонаря? — спрашивает хранитель порядка.

— А оттого, что иду от пономаря, — отвечает прохожий. Будочник хватает его за полу, прохожий вывертывается из шинели и, действительно, оказывается чертом с предлинным хвостом; будочник гонится за ним, черт от него, и этой скачкой с препятствиями [...] заканчивается представление.

Середина XIX века

Г. И. Успенский

[...] Многие действительно отправляются в балаган.

В жирандольке на сцене горит только одна свечка; кто-то из публики, пользуясь огоньком, шагая через скамьи, идет закурить папиросу. Представление еще не начиналось. Между зрителями шныряют мороженники, пряничники [...].

Наконец занавес поднимается.

Действие, нужно полагать, происходит в каком-то турецком городе. На сцене какие-то чучела, должно быть, турки. Вдруг бьют тревогу. Вводят русского офицера с завязанными глазами. Потом уводят опять. Декорация переменяется. Представляется город; паша с какими-то бабами бегает по сцене. Приходит русский отряд; начинается сражение. Русские побеждают. Бенгальский огонь — до того, что решительно ничего не видать на сцене. Впоследствии можно разобрать, что русские солдаты стоят, вонзив штыки в турецких, офицеры в офицеров, генералы в генералов. Нестерпимо гремит барабан, и от каждого залпа пламя ярко вспыхивает на свечах. Занавес опускается. Шум в ушах у зрителей прекращается не вдруг; только через несколько времени слух снова приручается различать слова.

1863

П. И. Чайковский

Попал в балаган на Цветном бульваре. Очень занятно: куплетист, исполнитель русских песен — «Ах, Ванюша, да не дури», представление кукол (как купец в ад отправляется), курьезный оркестр, ну, одним словом, презабавно.

В. Филатов

Самара. 1878 год. Ярмарочная площадь. Шумно. Людно. Пестро. Весело. Гремит музыка, гнусавит шарманка, пищит петрушка. [...]

Стоит небольшой фанерный домик. На домике надпись: «Вокруг света за одну копейку!» Любопытный платит копейку. Его вводят в домик. Домик пуст. Посреди комнаты стоит табурет. На нем ярко горит свеча. От свечи падает на стены неровный свет. Посетителя берут за руку и обводят вокруг свечи. Вот и все. Путешествие «Вокруг света» окончено. Но кому же хочется быть одураченным! Простофиля молчит, никому и ни за что он не признается, что его обманули. Как ни в чем не бывало выходит он из домика.

— Ну, как? Съездил? — расспрашивают зеваки, толпящиеся у входа.

— Побывал! Сходите обязательно! Ох, и умора! Интересно — страсть! Вот насмеетесь!

Толпа у домика растет. Летят копейки в деревянный ящик — кассу ловкача хозяйчика.

Пантомима «Рекрутский набор» была одной из самых любимых у простой публики. В ней высмеивались взяточничество и корыстолюбие. Зрители отлично понимали, что, несмотря на название «Рекрутский набор в Швейцарии» (иногда — «Рекрутский набор во Франции», «Рекрутский набор в Германии» и т.п.), действие пантомимы происходит в России. Да и ставили ее так, что в этом трудно было усомниться.

Декорации изображали старинную русскую избу. На печи сидит старик хозяин. Распевая песни, его четыре сына собираются на сенокос. Взяв в руки грабли, вилы и косы, они направляются к дверям, но в это время с улицы раздается пьяное пение. Присутствующие по голосу узнают урядника. Вот он появляется, огромный, красноносый, с кривой шашкой в руке. Урядник читает высочайший указ, согласно которому сыновьям старика надлежит немедленно явиться на