Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

надо ехать в Египет на всю зиму. Урусовы снарядили ее, снабдив деньгами. Антуанета поселилась в Хелуане. В тот же пансион, где жила она, приехал из Ремшайда немец лечить свою подагру. Было ему за 50 лет. Немец богатый, холостой, а Антуанете было, вероятно, уж лет 40, очень была некрасива, да еще и почками больна. Вот с этим немцем и стала она коротать время, да так они сошлись, что, когда Антуанета в Москву вернулась, побывав по дороге в Берлине, где Израели определил, что у нее в почке камень, немчик этот по фамилии Бальд так о ней соскучился, что прислал письмо, что жить без нее не может, а потому предлагает пожениться. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Пришлось Антуанете жестоко захворать почками, не имея никаких возможностей, попасть вдруг в Египет и найти там суженого.

Семен Никитич здорово прохаживался над ней, донимая египетским женихом, а он вдруг после Рождества объявился в Москве, сильно пришелся по душе Урусовым, да и нам тоже, и в один прекрасный день свадьба состоялась на квартире Урусовых по лютеранскому обряду. Между прочим, ее католический патер никак не соглашался на ее брак с лютеранином и требовал, чтобы она отказалась от своего решения, почему, обвенчавшись у лютеранина, они пренебрегли католиком. После свадьбы на другой день Бальды укатили в Висбаден, где он и водворился, бросив свои ремшейдские дела. Он обладал такими средствами, что желал жить рентьером[248], и таким образом Антуанете улыбнулось счастье полной улыбкой, так как сам Бальд оказался отличным человеком. Вскоре Израели сделал ей операцию, вынув при этом из почки камень с орех величиной, обросший колючками, как еж. Как надо было страдать в сожительстве с таким чудовищем!

Благодаря этому происшествию мало того, что у Урусовых завелась в Москве иностранная колония, они стали еще чаще исчезать из Москвы, совершая с Бальдами поездки то в Египет, то на Мадеру. В Москве же у них не оставалось и заботы о сыне, так как в это время он учился уж в Германии. Для сына нахождение Бальдов в Висбадене было исключительно удобно, так как всегда мог он или они проехать друг к другу и в случае какой нужды оказать ему помощь, так удивительно складно устраивалось все и всегда у Урусовых.

Летом Бальды приезжали к Урусовым на дачу и жили вместе с ними в Горках. В год [начала] войны Бальды вдруг против обыкновения поднялись в начале июня и уехали домой. Недели через две разыгралась война. Было это довольно удивительно, так как в Москве в это время никто еще об этом не думал. Видно, кто-нибудь, может быть германский консул, предупредил его, чтобы уносил ноги. С тех пор мы больше не виделись, а года два назад и сам Бальд скончался, прожив с женой лет 18. Она продолжает жить в Висбадене все в той же квартире, но благодаря войне состояние их улетучилось, и она сильно нуждается, и Наташенька не может прийти к ней на помощь, так как ей приходится, вероятно, еще хуже.

Брат Антуанеты Луи жил последнее время у Заусайлова, великого коммерсанта, разбогатевшего, как в сказке. Как удалось Луи выбраться из России, не знаю, но оказался он в Эльзасе и принялся управлять их фруктовым садом близ Хотштата, только от трудов праведных не наживешь палат каменных. Трудно, трудно пришлось ему это хозяйство, и теперь он устроился переводчиком где-то в Рейнском районе. Заусайлов-старик умер, один сын стал большевиком, другие рассыпались по Европе. Одно время слышно было, что они в Чехо-Славии, а мать их за кого-то и замуж вышла.

Завещание В. А. Бахрушина

Мало-помалу здоровье Никса стало улучшаться. Дошло дело до того, что с ним стало возможно говорить на расстоянии двух-трех аршинов, галлюцинации пропали. Он завел себе прекрасных лошадей, экипажи, начал кататься.

Однажды, под самое Рождество, зазябшая молодая лошадь вечером на Девичьем Поле, испугавшись чего-то, опрокинула высокие сани – он вывалился и, тащась на вожжах, ободрал себе лоб и одну бровь об обледеневшие камни. В это время у нас была зажжена елка. По телефону сообщили мне об этом происшествии, прося скорей вызвать Постникова. Постников по случаю всенощной в больнице сам приехать не мог, а командировал Александра Александровича[249]. Мы съехались с ним у ворот бахрушинского дома. Никс, весь в крови, лежал в своей уборной на диване. Александр Александрович сейчас же приступил к делу, я оставил их одних. Вышло так, что Александр Александрович был тоже страстный любитель лошадей. Обмывая Колины раны, он занимал его рассказами о своих происшествиях, потом приступил к зашиванию сильно изорванной брови. За все время этой процедуры Николай не издал ни одного стона. Провозившись чуть ли не целый час, А. А., забинтовав Николая так, что остался у него только один глаз и возможность дышать носом, стал прощаться, радуясь, что встретил такого стойкого коллегу. Он выразил надежду, что они еще вместе будут гонять лошадей. Смешно было на другой день, когда по случаю Рождества мы все собрались к Никсу обедать, смотреть, во что Коля обратился к празднику. Он же шутя относился к своей беде и слушать не хотел, когда мы говорили ему, что хорошо бы он сделал, кабы освободился от таких молодых лошадей, а то они снесут ему голову.

Это был уж не первый случай, что они его вываливали, но до сих пор все обходилось благополучно. Нет, не успел Александр Александрович окончательно освободить его от повязки, как он опять принялся объезжать своих любимцев. Он целиком предался им. Было их у него шесть штук, одна лучше другой. Работы дать он им не мог, а кормили их великолепно, конечно, они и бесились. В дни, когда Никс не мог выходить, конюхи выводили ему лошадей из конюшни, он же сидел у окна в зале и любовался, как гоняли их на корде. Это бывало настоящее цирковое представление. Кучеры, конюхи, дворники принимали в нем участие. Конечно, Никс показывал этих питомцев и своему новому товарищу по охоте, Александру Александровичу.

После шести или семи месяцев, как Николай разбил себе физиономию, Александр Александрович на даче вздумал верхом объездить лошадь. Он вскочил на нее и погнал, лошадь же, никогда не служившая под верхом и оказавшаяся весьма дикой, сшибла его с себя и начала топтать ногами. Несмотря на все меры, принятые Постниковым, бедный Александр Александрович скончался дня через два. Прямо не верилось, что этот цветущий, вечно