Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

Даже такое трагическое происшествие не отбило у нашего Никса охоты. Он продолжал нянчиться со своими лошадьми, как с малыми детьми. От бездействия и перекормки стали они хворать, пошли в ход ветеринары, отправляли их на лето на поправку куда-то в имение. Словом, неудачная жизнь Николая нашла выход в привязанности к этим благородным животным.

Думается мне, что завещание отца имело очень большое значение на то обстоятельство, что Никс допустил к себе врачей. Раньше он не мог думать о них, подозревая в них отравителей. В завещании же было сказано, что если к 40 годам он будет в обладании своих душевных и физических способностей, то он получит в полную собственность все то, что было назначено ему по завещанию. Таким образом, если бы он к этому времени не оказался в обладании своих способностей, его наследство должно было уйти от него. На такой случай отец дал точные указания, как оно должно было быть употреблено на благотворительные дела, причем ему на дожитие назначались какие-то доходы.

В этом завещании было интересно то, что в случае смерти Николая раньше сестер им определялось процентов десять со всего его наследства, если же умирала какая-либо сестра раньше Николая, то дети ее уже не считались наследниками и ее часть присоединялась к общей массе наследства. Этот пункт завещания Василия Алексеевича до некоторой степени обнаруживает его отношение к его потомству. Он считал себя обязанным по отношению к своим детям поступить настолько прилично, чтобы никто его упрекнуть не мог, а что касалось внуков, то уж до них ему дела не было.

Зная содержание завещания, мне думается, что Николай преодолел свою боязнь к врачам и взялся за лечение, которое, слава Богу, принесло громадное облегчение. Он абонировался на оперу и балет, взяв ложи бенуара, куда мы все и съезжались чуть ли не каждую неделю, он же появлялся среди нас, опять расчесанный, в смокинге, напоминая прежнего Никса. Когда ему стукнуло 40 лет, в тиши, так, что и я этого не знал, была созвана комиссия для установления его душевных способностей. Она признала его здоровым, и он вступил в свои права по наследству. Конечно, в комиссии никому не пришло в голову предложить ему пообедать вместе, хотя бы в «Эрмитаже», тогда, пожалуй, она усомнилась бы в правильности своего решения, так как эта странность так у него и осталась. Он продолжал есть только с А. Е. Вальдановой, а когда давал свои милые обеды, то присутствовал на них лишь как гостеприимный хозяин: переходя от одного к другому, он даже не присаживался за стол.

Сколько получал он доходу, думается, он и сам не знал, а простирались они, пожалуй, тысяч до полутораста в год – цифра громадная! Проживал же он со своей конской охотой в большом особняке с большой челядью не больше 50–60 тысяч рублей. Да и тех, вероятно, девать было некуда. Началось продолжение деятельности отца. Он был выбран старостой церкви дома бесплатных квартир. Церковь была совершенно новая, не расписанная, он велел расписать ее, что должно было обойтись в значительные деньги, так как дело это было выполнено прекрасно.

Он не оставил заботы о больнице: за его счет родильный дом был увеличен, устроен рентгеновский кабинет. Городской голова Зарайска прямо прилип к нему, и за его счет была устроена целая женская обитель под Зарайском. Только Николай делал свое дело так шито-крыто, что и сестры не знали о его делах, и лишь стороной, через П. Р. Никифорова, отцовского секретаря, мне приходилось узнавать о них. Узнав о бедности какой-нибудь семьи или человека, он посылал Вальданову на разведку и через нее помогал людям. Мало того, что по природе был он чрезвычайно добрый человек, но в его действиях был тот же расчет, что и у старика при последнем пожертвовании. Он положительно верил, что его отмолили, что поправлением здоровья он обязан больше богоугодным делам, чем докторам.

К нему в доверие втерся поп Иван Иванович Кедров, который даже стал говорить ему «ты». Этот поп, еще молодой, очень либеральный, сбежавший однажды с места своего служения в больнице на голод в Самарскую губернию, был чрезвычайно энергичен. Только бегство это ему сильно повредило; видно, кто-то об этом донес митрополиту, который неожиданно нагрянул в больницу, попа не оказалось, бегство выяснилось, попа сместили, и он остался за штатом. Что было делать попу? Он решил создать новый приход, не имея ни гроша денег. Живя в больнице, он знал, что Сокольничий район сильно растет, а кроме больничной церкви и церкви в Боевской богадельне[250], приходских церквей поблизости нет. Он решился строить новый храм, который и заложил при въезде в Сокольники с левой стороны. Храм задумал он громадный, в новогородском стиле, со множеством маленьких куполов[251]. Такого в Москве еще и не было. Постройкой этого храма, можно сказать, он воздвиг себе чудесный памятник. Где взял он денег, Бог его знает! Думается, что большую часть дал ему наш Коля. Храм снаружи получился великолепный, по архитектуре чрезвычайно интересный. Строился он несколько лет, и теперь не знаю, был ли закончен и освящен. Но поп так бескорыстно и рьяно занимался этим делом, что большая его семья редко видела его дома и часто сидела впроголодь. Сам же он был худой, изможденный, с очень слабым здоровьем человек. Только большие черные глаза пылали энергией, и речь его была увлекательна. Где он теперь? Думается, живи он лет 500 назад, сделался бы, пожалуй, святым, а теперь, со своим пылким характером, того и гляди, уничтожен большевиками.

После неожиданно скончавшейся Веры Федоровны осталось завещание, обнаружившее, что ее личное состояние было значительно, что никогда не приходило мне в голову, глядя на ее скромные туалеты и на то, как тихо она жила. Она оставила каждой дочери по 100 000, а Николаю 25 паев товарищества Бахрушиных, по 5000 рублей за штуку, и дачу в Сокольниках, представлявшую ценность тысяч в 75. Все же, что оставалось после выдела наследников, должно было быть по усмотрению душеприказчиков употреблено на дела благотворительности.

Душеприказчиками она назначила С. Н. Урусова и его жену. Рассчитавшись с наследниками, эти супруги так таинственно распорядились с остатком ее состояния, что ни Лидия Васильевна, ни Михаил Васильевич, ни Коля не были осведомлены об их намерениях. В это время Семен Никитич был избран членом совета больницы и находился под сильнейшим влиянием директора ее, доктора Чижа, о чем я