Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов

а объединение Федоров считает важным общественным делом.

«Что субъективно – память, что объективно – сохранение связи, единение» (там же: 511).

Федоров призывает

«взглянуть на мир как на целое» (там же: 511)

– еще одна сквозная идея русского философствования. К сожалению,

«прогресс языка отстает от прогресса мысли» (там же: 88),

но дело небезнадежно:

«еще в первобытном, в первоначальном значении слов заключается не обман, возвышающий нас, а выражается то, что должно быть» (там же: 88 – 89),

и это возвращение к первосмыслам слова внушает надежду. Например,

«смысл значения слова вера: вера в старину значило клятвенное обещание» (там же: 113),

что верно для некоторых европейских языков. Поскольку человек – символическое подобие Бога, то Федоров видит в символе и образе важное условие дальнейшего развития языка. Ничего не говоря о понятии, он толкует

«представление как образ, оставшийся после того, как самый предмет исчез» (там же: 516)

– часто встречаемое объяснение представления как образа.

Основанием этической философии признается совесть:

«Это сознание неправости и есть совесть (начало нравственности)» (там же: 512),

и

«только цель дает смысл жизни» (там же: 197).

Такую цель поставил перед собою и Федоров, утопическую и невероятную: оживить «всех отцов», поскольку

«бессмертие есть критерий совершенства» (там же: 624).

Стремление к совершенству – черта русской мысли – стало новой жизненной задачей.

II. ЛОГИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ ВЛАДИМИРА ЭРНА

Я не привык играть словами.

Владимир Эрн

1. Философия

«Принцип философствования русских философов (между которыми есть и гении) существенно отличен от принципа философствования западноевропейских мыслителей Нового времени» (Эрн 1992: 112):

русские мыслители

«заняты самой мыслью, а не ее искусственным обрамлением» (там же: 86).

Три черты выделяют русскую философию: онтологизм, существенная религиозность и персонализм (там же: 90);

«она же обусловливает любопытную черту: отсутствие систем. Всякая система искусственна, лжива и как плод кабинетности меонична» (там же: 86),

т.е. отрицает наличие сущего. Это заблуждение, поскольку

«философ не только сам философствует, но и в нем философствует нечто сверхличное» (там же: 293).

Такова позиция этого реалиста, между прочим отрицающего продуктивность систем и системности в научном знании.

Владимир Францевич Эрн не «эпигон», каким его считали некоторые историки, а рафинированный реалист славянофильской ветви русского философствования, разделяющий все особенности московского любомудрия, хотя и в рациональной его форме.

«Оба начала, и ratio, и λογος, русская мысль имеет внутри себя, имеет не как внешне усвоенное, а как внутренно ее раздирающее» (там же: 120).

«Раздирающее» не без пользы для развития. Сам Эрн, показывая существенные «искажения» современной ему философии, утверждает ее рационализм (основное направление мысли), меонизм (отрицание сущего, т.е. определенно неокантианство) и имперсонализм (устранение личности, т.е. феноменализм) (Эрн 1912: 9 сл.; 1991: 388, 422). Для Эрна

«острие формулы: Сущее творит существующее, особенным образом направлено на отношение субъекта к объекту. Во-первых, само Сущее является объектом познания <…> Во-вторых, всё существующее <…> теснейшим образом связано в своем явлении»

и

«первый акт человеческого духа есть осознание раскрытой ему в первом моменте интуиции творящего Сущего. Всё дальнейшее строение человека идет на этой несокрушимой основе» (Эрн 1991: 427 – 428).

«Несокрушимая основа» Логоса-слова определяет движение жизни.

В отличие от такого, реалистского, понимания философии,

«рационализм, считая личность за безусловно иррациональное, воспринимает весь мир в категории вещи»,

тогда как его представление о философствовании,

«логизм, прозревая в личности вечную, не гибнущую идею <…> воспринимает весь мир в категории личности» (там же: 291).

Недостаток рационализма в том, что

«рационализм есть мировоззрение абсолютно статическое. Ему некуда двигаться. В своем чистом виде он непременно вне-человечен, вне-жизнен. Отсюда роковые пределы и грани. Тот, кто стоит, всегда ограничен какими-нибудь горизонтами» (там же: 293).

Между тем

«вещь, взятая как чистая категория, есть не что иное, как схема»,

к которой рационализм и пытается «свести всё существующее» (там же: 291). Но схема внутренне отражена от вещи и мыслится как внешняя в отношении к ней, а

«внешняя схема долженствования есть норма. Отсюда нормативизм рационалистической мысли» (там же: 292).

«В порабощенности схемой – корень всех искажений. Взнузданная рационализмом мысль совершенно бессильна перед действительностью» (там же: 110).

Даже «факты» при этом

«теряют свою „фактичность“. Как препарированные они уже не просто действительность, а нечто воображаемое»,

ведущее

«лишь идеальную жизнь в людских головах» (там же: 27)

в виде схваченного мыслью понятия. Феноменализм сосредоточен на явлении, уже полученном сознании, но

«поскольку что-нибудь познается, постольку оно создается, и вне разумного созидания предмета не может быть никакого познания. In abstracto этим дается гносеологическая формула и завет такого чистого насильничества над действительностью, при котором женственная сущность сущего начисто отрицается и не признается» (там же: 323).

«Женственная сущность сущего» есть явная метафора неопределенной категории, порождающей существенные формы познания – концепта. Явление вообще

«можно рассматривать не в нем самом, не в его эмпирической наличности, а по отношению к тому, что в нем является, т.е. в его метафизической природе» (там же: 415).

2. Логизм

Не рационализм (ratio), а логизм (logos) должен лежать в основе философского знания в «таинственной истине воплощения Слова».

«В слове логос для меня объединяются все особенности той философии, которая основательно забыта современностью и которая мною считается единственно истинной, здоровой, нужной. Λογος есть лозунг, ведущий философию от схоластики и отвлеченности вернуться к жизни и, не насилуя жизни схемами, внимая ей, стать вдохновенной и чуткой истолковательницей ее божественного смысла, ее скрытой радости, ее глубоких задач» (там же: 11).

Между прочим, «божественный смысл», «скрытый» и «глубокий», есть предикаты концепта, и еще вопрос, не направлена ли интуиция Эрна в эту именно сферу. Для Эрна

«дискурсивно-логическое есть абсолютно необходимая и невыключимая часть целого λογοςʼа, но именно часть, а не всё целое» (там же: 121).

Понятие не исключается, но подчиняется «целому» в единстве содержательных форм концепта-идеи.

Естественно, Эрн