Эпоха веры - Уильям Джеймс Дюрант

студентом, выучил наизусть понравившиеся ему рукописи в библиотеках, много путешествовал, чтобы послушать знаменитых мастеров, и вернулся в свою деревню. В течение следующих пятнадцати лет его годовой доход составлял тридцать динаров, около двенадцати долларов в месяц, которые он делил со слугой и проводником; его стихи принесли ему славу, но поскольку он отказывался писать хвалебные речи, он почти голодал. В 1008 году он посетил Багдад, был удостоен почестей от поэтов и ученых и, возможно, подхватил среди столичных вольнодумцев часть скептицизма, приправленного его стихами. В 1010 году он вернулся в аль-Мааррату, разбогател, но до конца жил с простотой мудреца. Он был вегетарианцем à l'outrance, избегая не только мяса и птицы, но и молока, яиц и меда; брать что-либо из этого из животного мира, по его мнению, было настоящим грабежом. По тому же принципу он отвергал использование шкур животных, порицал дам за ношение мехов и рекомендовал деревянную обувь.103 Он умер в возрасте восьмидесяти четырех лет; один благочестивый ученик рассказывает, что на его похоронах присутствовало 180 поэтов, а восемьдесят четыре ученых произносили хвалебные речи на его могиле.104

Сейчас мы знаем его в основном по коротким стихотворениям 1592 года, которые кратко называются «Лузумийат» («Обязательства»). Вместо того чтобы обсуждать женщин и войны, как его коллеги-поэты, аль-Маарри смело обращается к самым главным вопросам: Должны ли мы следовать откровению или разуму? — Стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить? — Есть ли жизнь после смерти? — Существует ли Бог?… Время от времени поэт исповедует свою ортодоксальность; однако он предупреждает, что это законная мера предосторожности против мученичества, которое было ему не по вкусу: «Я возвышаю голос, чтобы произнести ложь нелепую; но, говоря правду, едва ли услышат мои тихие тона».105 Он осуждает огульную честность: «Не вникай в суть своей религии, ибо так ты подвергаешь себя гибели».106 По сути, аль-Маарри — рационалист, агностик-пессимист.

Некоторые надеются, что имам с взглядом пророка поднимется и поразит все молчаливые ряды. О, пустые мысли! Нет имама, кроме Разума. Чтобы указать утренний и вечерний пути…. Узнаем ли мы правду в этих старых сказках, или это бесполезные басни, рассказанные для молодежи? Наш разум клянется, что это всего лишь ложь, И дерево разума несет истину за истину…. Как часто, когда я был молод, я порочил своих друзей, если наши религиозные убеждения не совпадали; Но теперь моя душа путешествует по разным местам; Теперь все, кроме Любви, для меня лишь имя.107

Он осуждает мусульманских прорицателей, которые «заставляют религию служить человеческой выгоде», которые «наполняют мечеть ужасом, когда проповедуют», но ведут себя не лучше «тех, кто пьет под кабацкую дудку». «Ты обманут, честный человек, хитрым плутом, который проповедует женщинам».

Для своих подлых целей он поднимается на кафедру, И хотя он не верит в воскрешение, Заставляет всех слушателей перепугаться, пока рассказывает сказку. Сцены последнего дня, которые потрясают воображение.108

Худшие негодяи, по его мнению, — это те, кто управляет святыми местами в Мекке; они готовы на все ради денег. Он советует своим слушателям не тратить время на паломничество,109 и довольствоваться одним миром.

Тело ничего не чувствует, когда душа летит; Должен ли дух чувствовать себя без тела и в одиночестве?…110 Мы смеемся, но смех наш неумелый; Мы должны плакать, и плакать сильно, Которые разбиваются, как стекло, и после этого Больше не переделывать.111

И он заключает: «Если по Божьему указу я превращусь в глиняный горшок, который служит для омовения, я буду благодарен и доволен».112 Он верит во всемогущего и мудрого Бога и «удивляется врачу, который, изучив анатомию, отрицает Творца».113 Но и здесь он сталкивается с трудностями. «Наши натуры стали злыми не по нашему выбору, а по велению судьбы….».

Зачем винить весь мир? Мир свободен Грех; вина за него лежит на тебе и на мне. Виноград, вино и пьющий — вот трое; Но кто виноват, интересно, он? Тот, кто давил виноград, или тот, кто пил вино?

«Я понимаю, — пишет он с вольтеровским сарказмом, — что люди по природе своей несправедливы друг к другу, но нет никаких сомнений в справедливости Того, Кто создал несправедливость».114 И он разражается гневным догматизмом Дидро:

О глупец, проснись! Обряды, которых вы свято придерживаетесь, — всего лишь обман, придуманный людьми древности, которые жаждали богатства и добились своего, и умерли в подлости,