Записки психиатра. История моей болезни - Виктор Хрисанфович Кандинский

Хотя я и говорю про «кортикальные» галлюцинации, я однако вовсе не принадлежу к сторонникам теории проф. Тамбурины. На мой взгляд, галлюцинации чисто кортикального происхождения при нормальном, не помраченном сознании, т. е. при свободном восприятии впечатлений из реального внешнего мира, совершенно невозможны. Фактические основания для этого взгляда читатель найдет ниже. – Прим. авт.

55 Гаген приводит два примера, чтобы показать, что поверхностное наблюдение находит галлюцинации там, где их на самом деле нет. Но первый пример в сущности ничего не доказывает. «Каменщик, страдавший манией с неопределенными ложными идеями и галлюцинациями слуха, однажды вскричал: „Выпустите меня, там кто-то повесился“. Я отворил дверь изоляционной комнаты, и больной устремил свой взор в коридор. „Никто не висит там“, – заметил ему я. „Там, в лесу он повесился; надобно вынуть его из петли“, – возразил больной, указывая рукою вдаль. Тогда я ему указал, что из его комнаты через окно коридора нельзя видеть леса. „Я только что подумал об этом“, – было мне ответом». Конечно, этот больной (по-видимому, paranoia hallucinatoria acuta или subacuta) мог просто лишь вообразить себе, что в лесу висит удавленник. Но так как он страдал галлюцинациями слуха, то нет ничего мудреного, что о повесившемся ему сообщили галлюцинаторные голоса. Другой пример, как кажется, представляет не простое живое представление, а именно зрительную псевдогаллюцинацию (псевдогаллюцинацию – в моем, а не в гагеновском смысле), и именно этот пример, у Гагена в этом роде единственный, ясно показывает, что случаи гагеновских псевдогаллюцинаций далеко не могут быть объяты терминами «обман воспоминания», «бред воспоминания». – Прим. авт.

56 Он мельком упоминает, что в тех случаях, где idee fixe может быть принята за галлюцинацию, представления больных могут иметь «большую чувственную живость», но не останавливается, однако, на этих явлениях далее. – Прим. авт.

57 Будучи, действительно, во многих отношениях весьма близкими к галлюцинациям, этого рода субъективные явления все-таки же не суть галлюцинации; поэтому обозначение «психические галлюцинации» сюда не годится, термин же «псевдогаллюцинации» представляется здесь наиболее приличествующим. Гагеновские же псевдогаллюцинации (подстановка пережитого мыслью на место пережитого чувственной сферой, обманы воспоминания) суть не более как «мнимые галлюцинации». Я знаю, что против пригодности в науке терминов с приставкой «псевдо» можно сказать многое (см., напр., Н. Neumann, Leitfaden der Psychiatrie, Breslau, 1883. Р. 24). Но для меня важно не слово, а понятие, которое требуется охарактеризовать словом; поэтому я ничего не имею против того, чтобы те субъективные явления, к которым я прилагаю теперь термин «pseudohallucinationes», были названы, напр., «hallucinoides», «illuminationes», «illustratioues» или как-нибудь иначе. – Прим. авт.

58 Max Simon (Les invisibles et les voix; Lyon medical. 1880. Nu. 48 et 49), рассматривая психические галлюцинации Бэлларже, приходит к заключению, что это – не галлюцинации, но нечто иное, как «impulsion de k fonction du langage», и что, возросши до значительной силы, таковой импульс ведет к действительному говорению, так что получается характерная для маниаков беспорядочная болтовня. Что касается до меня, то я знаком со многими случаями насильственной иннервации двигательного аппарата речи, но полагаю, что этим путем можно объяснять лишь небольшую часть тех субъективных явлений, которые я называю псевдогаллюцинаторными; так, весьма естественно считать «внутреннее (мысленное) говорение» самих больных результатом непроизвольной или даже насильственной иннервации центрального аппарата речи, но нет никакой возможности объяснять этим путем «внутреннее слышание» больных. Но Макс Симон прилагает упомянутое объяснение ко всем случаям психических галлюцинаций, область которых является у него еще более ограниченной, чем у Бэлларже, так как он имеет в виду лишь случай «ou il semble aux malades, qu’ils parlent en enx». – Прим. авт.

59 Разумеется, я говорю это по отношению ко времени самого явления, а не по отношению к воспоминанию этого явления. Воспоминание о псевдогаллюцинации (бывшей раньше, но исчезнувшей), конечно, может быть ошибочно принято больным за воспоминание о раньше испытанной галлюцинации, и такая ошибка, такое смешение, будет не чем иным, как частным случаем обманов воспоминания. Здесь прекрасно видно несовпадение моего и гагеновского понятия о псевдогаллюцинации; в случае только что упомянутого обмана воспоминания псевдогаллюцинацией в смысле Гагена будет лишь факт смешения или ошибки, но не моя псевдогаллюцинация sensu strictiori. – Прим. авт.

60 Я употребляю выражение «преапперцепция» вместо вундтовского «апперцепция», потому что психиатры более привыкли понимать это последнее слово в смысле, приданном ему Шредером ван-дер-Кольком и Кальбаумом. В субкортикальных центрах чувств внешние впечатления перципируются, в кортикальных чувственных центрах апперципируются и, наконец, – они преапперципируются в высшем центре коры, служащем средоточием деятельности ясного сознания. – Прим. авт.

61 Известные не очень большие приемы опия и экстракта индийской конопли весьма располагают к псевдогаллюцинированию зрением. Хинин же, как я убедился, действует в этом отношении диаметрально противоположно опию. Непосредственное действие спиртных напитков совершенно исключает псевдогаллюцинирование. Напротив, на другой день (resp. вечер) после состояния опьянения псевдогаллюцинации зрения (у субъектов, к ним предрасположенных) бывают особенно обильны и отчетливы. – Прим. авт.

62 Псевдогаллюцинировать зрением можно не только при закрытых глазах, но и при открытых; разумеется, в последнем случае должно преапперципировать субъективный образ, а не реальный предмет, находящийся на продолжении зрительных осей. Резкое освещение комнаты поэтому мешает псевдогаллюцинированию при открытых глазах. – Прим. авт.

63 Согласно с Кантом, я думаю, что и «реальное» пространство есть не что иное, как форма нашего представления. Тем не менее зрительные представления бывают двоякого рода: во-первых, первичные зрительные восприятия со специфическим характером действительности и объективности, и, во-вторых, вторичные или воспроизведенные представления, упомянутого специфического характера не имеющие; как те, так и другие зрительные представления пространственны, но пространственность первых не тождественна с пространственностью вторых. – Прим. авт.

64 При обыкновенном зрительном воспоминании у меня отношение зрительных образов к пространственности моего тела бывает двояко. Если дело идет не о привычных образах воспоминания или если я вообще хочу вспомнить что-либо, раз виденное, не заботясь о том, как себе это представить, – то перед моим внутренним видением свободно развертывается более или менее сложная картина воспоминания, в точности воспроизводящая все то, что в известный момент вспоминаемого времени действительно было мной воспринято в одном акте зрительного восприятия. При этом я совершенно непроизвольно отрешаюсь вниманием от моей действительной обстановки и переношусь воображением именно в то положение, которое я занимал в момент вспоминаемого зрительного восприятия; тут всегда воспроизводится и весь чувственный тон этого прежнего восприятия. Например, пожелав вызвать в своем воспоминании лицо человека, вчера впервые мной виденного, я представляю себе этого человека совершенно так, как вчера действительно видел его в одну из тех минут, которые были