Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон

надежными соотечественниками. Когда силы покидают Моисея и он не может держать руки и волшебную палочку воздетыми вверх, то политик Аарон, его брат и помощник, и новый союзник Ор помогают ему и дальше поддерживать вдохновенную веру. Ор выступает как символ обывателя – добропорядочного гражданина, несущего совершенно обычную, но абсолютно необходимую ответственность, с чем потрясающе справляются подавляющее большинство людей, хорошо выполняющих свою работу, несмотря на все жизненные трудности. (Внук Ора, Веселеил – продолжатель достойного рода – позже удостаивается славы и похвал за мастерство и божественное вдохновение при строительстве Скинии [Исх 31:1–5, Исх 35:30–35]). Мотив помощи вождю в очередной раз указывает на принцип субсидиарности: даже самый талантливый предводитель не может в одиночку сохранять традицию и обычай, которые оберегают и направляют. Однако у троих уже хватает сил, чтобы держать развевающееся знамя от восхода до заката, и израильтяне побеждают.

Субсидиарное государство – альтернатива тирании и рабству

Вскоре после битвы с амаликитянами в истории вновь появляется Иофор, тесть Моисея (Исх 18). После их счастливого воссоединения Иофор замечает, сколь многого сумели достичь бывшие рабы египтян под началом его зятя. Затем они объединяются в поклонении – это преображение для Иофора, мадиамского священника. Возникает впечатление, что мысль обо всех чудесных переменах, произошедших в судьбе Моисея и его народа, объединяет цель Иофора с целью семьи, позвавшей его под свой кров, и с целью народа, чьим гостем он стал. Затем Иофор видит Моисея в недавно обретенной роли судьи израильтян. Последние выбрали его судьей сами – в принципе, из-за его пророческих способностей. Народ Моисея остается разобщенной, эгоцентричной, неверующей и раздробленной массой, неспособной и, что еще важнее, не желающей самостоятельно решать свои споры, – иными словами, они не хотят брать на себя ответственность за самоуправление. В своей инфантильности они отрекаются от обязанности глубоко вникать в структуру морали и упускают возможность узнать, как правильно себя вести.

В споре двоих каждый может воспользоваться случаем, чтобы угадать, какой будущий вариант – какой баланс между справедливостью и милосердием – может быть расценен обеими сторонами как удовлетворительное решение. Спор возникает, когда смысловые структуры, используемые одним для ориентирования и движения вперед, вступают в противоречие с требованиями смысловых структур другого, что ведет к столкновению двух ценностных иерархий. В полемике могут родиться новый принцип или новая ценность, которые носят более глубокий, объединяющий характер, но только если конфликт решается открыто и затем справедливо оценивается. Жизнь в согласии с этим объединяющим принципом – это принесение ограниченного эгоизма в жертву, благодаря чему способен возникнуть социум, и это труд, который совмещает настоящее с будущим, когда он выполняется оптимально.

Справедливость судебного решения, принятого по итогам конфликта, можно определить его приемлемостью для вовлеченных сторон. Конфликт утихнет, если решение будет считаться справедливым – более предпочтительным в сравнении со сложностями и затруднениями, вызванными рассматриваемой проблемой, – и тогда будут восстановлены мир и возможность сотрудничества. Плохое решение, в том числе навязанное силой или указом, просто гарантирует, что конфликт будет продолжаться, даже (и часто) в другом обличье. Истинный судья должен глубоко постичь природу морали, которая приносит его народу мир, гармонию и изобилие. Израильтяне уполномочивают Моисея решать их проблемы, и это бремя для него непосильно: возложенная ответственность просто слишком велика. Иофор наблюдает за этим со стороны, как доброжелательный чужеземец, и возражает:

На другой день сел Моисей судить народ, и стоял народ пред Моисеем с утра до вечера.

И видел [Иофор,] тесть Моисеев, всё, что он делает с народом, и сказал: что это такое делаешь ты с народом? для чего ты сидишь один, а весь народ стоит пред тобою с утра до вечера?

И сказал Моисей тестю своему: народ приходит ко мне просить суда у Бога;

когда случается у них какое дело, они приходят ко мне, и я сужу между тем и другим и объявляю [им] уставы Божии и законы Его.

Но тесть Моисеев сказал ему: не хорошо это ты делаешь:

ты измучишь и себя и народ сей, который с тобою, ибо слишком тяжело для тебя это дело: ты один не можешь исправлять его;

итак послушай слов моих; я дам тебе совет, и будет Бог с тобою: будь ты для народа посредником пред Богом и представляй Богу дела [его].

Исх 18:13–19

Здесь скрыты три опасности, реализованные на разных уровнях психологической и социальной иерархии. Первая, с которой израильтяне сталкиваются как в культурном, так и в личном плане, – это решение отказаться от ответственности за приведение в порядок своих дел. В надежде сбросить это гипотетическое бремя (на самом деле – возможность) они лишь обрекают себя на презренную и пагубную зависимость и отказываются от выгод истинной зрелости. Они легко и просто отрекаются от собственной судьбы, передавая ее в волю «высших чинов», и остаются незрелыми, инфантильными, эгоистичными, обидчивыми, глумливыми, бестолковыми, потерянными и разобщенными. Вторая опасность – это восстановление тирании. От возвышения пророка до статуса судьи всего один шаг до его коронации как царя – замены фараона – и риска вернуться ко всем тем опасностям, от которых израильтяне так недавно спаслись.

Царь может слишком легко стать абсолютным монархом, а абсолютный монарх – главой вырождающейся династической автократии. Именно так безответственный и рабский народ рождает властолюбивых тиранов. Третья опасность грозит душе самого Моисея: это искушение эгоизмом и гордыней. Возвысившись над соотечественниками из-за их нежелания брать на себя ответственность, Моисей с легкостью мог пасть жертвой высокомерия и поддаться соблазну властвовать при помощи насилия. На самом деле это – его величайшее искушение, драматизируемое снова и снова. Моисей-вождь склонен применять силу сверх меры, даже когда хватило бы просто призыва и убеждения. Это происходит, когда он убивает египтянина, избивающего раба-еврея (Исх 2:11–12); когда он допускает смерть трех тысяч после поклонения евреев золотому тельцу (Исх 32:27–28); и после восстания Корея, когда земля разверзается и поглощает узурпаторов (Чис 16). Эта склонность настолько выражена, что становится очевидной даже тогда, когда Бог хочет совершенно иного, как у вод Меривы (см.: Чис 20:1–13), где Моисей пользуется властью, чтобы заставить скалы извергнуть воду, хотя он призван сделать это лишь силой слова.

Итак, приглашение стать судьей израильтян таит для Моисея риск разрастания эго или ограниченного «я» – угрозу цельности его души, из-за которой он может счесть полномочия, делегированные ему как пророку Божьему, своим собственным достижением или талантом. Это ужасный путь религиозных лицемеров, тех, кто произносит имя Бога напрасно (Исх 20:7) и