Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

пансиона стал собираться уезжать из Новочеркасска в свой хутор. В это время наша станица Гундоровская была занята большевиками, поэтому к себе на хутор я не поехал, но последовал за директором пансиона. Ехать было плохо. Кроме снега, ничего не было видно. От скуки и тоски мы затянули песню, но нам запретили петь, потому что мы ожидали встречи с казаками-большевиками, которыми предводительствовал Голубов.

Долго не пришлось ждать. Мы встретились с передовыми частями. Они подъехали к нам с возгласами: «Это кадеты! Это те, которые поднимают руки на своих отцов!». Мы перетрусили. Да и было с чего. Пьяные, разнузданные казаки могли сделать все, что хотели; никакого суда, никакой расправы на них не было. Они стали спрашивать, есть ли оружие, директор и все начальство стали говорить, что никакого оружия нет. Казаки не поверили и стали осматривать повозки. На одной из повозок нашли несколько винтовок и два карабина. К последней подводе была привязана лошадь одного нашего воспитателя. Лошадь была шикарная, потому что он кормил ее хлебом, часто чистил и вообще ухаживал за ней очень хорошо. Они подъехали, взяли лошадь, говорят, что хорошая лошадь, Голубов будет доволен. Пансионеров они не трогали, потому что все были очень малы, воспитатели же наши оделись кто как: кто пастухом с посохом, с сумой, другие как простые чернорабочие, вот поэтому-то они не подверглись никакому допросу.

Через неделю или полторы мы прибыли на хутор. Я там пожил два дня. Приехали за одним пансионером со станции Лихой, он меня захватил с собой. Я приехал домой, дома была сестрица, а мама была в это время на базаре. По ее возвращении сколько радости было!! Мама меня уже считала убитым, потому что газеты говорили уже о том, что Новочеркасск взят и всех кадет и вообще учащуюся молодежь вырезают. Я рассказал маме о моей встрече с Голубовым.

Прошло много времени (около года); жизнь шла своим чередом. Я опять поехал в пансион. Однажды ко мне приехал папа; когда я его увидел, я смутился, он был такой грустный, такой печальный. Потом папа начал свой печальный рассказ. Он рассказывал о смерти мамы. 15 августа 1920 года нас повели держать экзамены в корпусе. Держать было легко. Я выдержал по всем хорошо, кроме чистописания, по которому мне поставили 7 баллов. Занятия начались 1 сентября. Военная обстановка меня не удивила, потому что я уже был в пансионе, тоже в военном училище. Как всегда, старые кадеты стали цукать нас, новичков. Мне доставалось меньше всех, потому что в пансионе я был два года; многие, которые учились со мной 1-й год, были уже в корпусе во 2-м классе, и вот они-то и заступались за меня. 21 декабря 1920 года наш корпус выступил в поход. Перед тем как уйти, был отслужен молебен. Вторая сотня была с винтовками. Я в отделении был старший. Мой отделенный воспитатель просил меня по выходе корпуса зайти к нему на квартиру и сообщить. Так как мы выступили вечером, часов в 8–9, да потом я очень смутно помнил, где он живет, то я не зашел. Это кончилось для него довольно печально. В Екатеринодаре он догнал корпус. Директор позвал его и сделал ему надлежащий выговор. Он позвал меня, стал читать нотацию, упрекать и т. д. Я, по своему обыкновению, отвечал, что забыл. По выходе в поход нас нагрузили вещами и одели довольно тепло. До Старочеркасска идти было трудно. На каждом привале я почти засыпал, вставать не хотелось; но директором были назначены кадеты старших классов 4-го и 5-го (потому что 7-й и 6-й остались в Новочеркасске), чтобы подталкивать отстающих. Пришли в Старочеркасск; нас поместили в каком-то монастыре, где мы обогрелись и подкрепили свои силы хорошей едой.

Утром 22 декабря мы снова выступили в поход. Идти было легче. По дороге все попутные подводы директор останавливал и приказывал брать кадет. К вечеру нам стали попадаться подводы и арбы, нагруженные сеном. Стали спрашивать, много ли осталось до Хомутовской? Они отвечали, что верст 5 с гаком. Дальше верст через 5 спрашиваем, говорят, 7 верст. Уже слышен был лай собак, кукареканье петухов, а самой станицы не было видно. Только к полуночи мы прибыли в Хомутовскую. Стали размещать в какой-то школе. Грязь, теснота и вонь наполняли школу. Мне места не хватило. Воспитатель, я и еще человек 9 кадет пошли искать убежища у жителей. Подходим к одной хате. Стучимся. Долго ответа нет. Но после повторных стуков и толчков в дверь слышится кряхтение и в окно высовывается старческое лицо. Стали проситься: «Тетка, пусти переночевать». – «Места нету, родимые», – был ответ. «Пусти, а то плохо тебе придется». – «А вы кто за люди?» – спрашивает она. «Ослепла что ли, вестимо кадеты». – «Ну идите, родимые», – соглашается она, и мы с шумом ворвались в дом. Тетка, видя малышей, совсем растаяла. Стала предлагать поесть, но мы не захотели, так как желание спать заглушило все.

Утром, закусив котлетой и выпив чая, мы снова тронулись в путь. Я себя чувствовал превосходно после хорошо проведенной ночи. Я и еще два моих друга шли впереди всех, то есть, конечно, кадет, потому что впереди нас шел некий полковник С., которого дразнили кадеты Лудилкой. Если бы мы шли в бой, он, конечно, шел бы последний, но так <как> отступали, то он шел первым. Мой сосед, некий А., замотал обмотки очень туго и всю дорогу кричал прямо почти у его уха «привал», но тот не обращал никакого внимания. Наконец, его терпение лопнуло, он поворачивается и говорит…[153]

Шпиганович А.

Мои воспоминания с 1917 года

В 1917 году мне исполнилось 12 лет. Хотя меня еще считали ребенком, однако я считал себя уже взрослым мужчиной и очень интересовался политикой. Как раз в это время стали ходить слухи, что фронт распадается и что появились какие-то большевики. Хотя я не имел никакого представления об этом, но все же я сильно беспокоился. Скоро пришло известие, что дана свобода; у нас в станице Кавказской было большое празднество. Ходили с красными флагами. Конечно, тогда я еще ничего не понимал и думал, что так это и надо, но, конечно, я был неправ. Самое главное, что меня сильно огорчило, отречение государя, которого я хотел так посмотреть.

В 1918 году возвратился мой отец с фронта и стал рассказывать, какое положение; оказалось, что фронт распался и настроение было убийственным. В станице появились какие-то подозрительные личности. В конце этого года у нас поднялось восстание против