Шок и тремор. - Сергей Николаевич Зеленин

Проводив взглядом, капитан жестом подозвал обоих прапорщиков и показывая рукой:

- Занимайте позицию здесь, на гребне возвышенности. Используйте камни как укрытия. Пушка в центре, пулемёты по флангам. И до первого выстрела «оттуда», самим не стрелять.

Глава 17. «Финский цугцванг» (окончание).

Ветеран Зимней и Великой отечественной войны Крутских Дмитрий Андреевич124:

«Бои были очень сложные и тяжелые. Лыж у пехоты не было. Войска шли только вдоль дорог. До середины января воевали мучительно! Всему мы учились в ходе боя. А учиться в ходе боя — это значит нести потери. Надо сказать, что опыт доставался большой кровью. Я практически заменил весь отряд…

Финских мин мы не знали — найдем что-нибудь и изучаем, пока кто-нибудь не подорвется или, может, пронесет. Минировали они и площади перед плотными проволочными заграждениями, кладя мины прямо в снег. Использовали растяжки. Плотность минирования была очень большая. Двери минировали в деревнях. Первое время наши разведчики подрывались… Но с января мы уже по-другому воевали.

В одном населенном пункте зашли в дом, а в доме весит портрет Ленина. Ну, думаем, тут коммунист живет. Потом мне объяснили, что Ленина чтут за то, что он дал свободу, а тогда я этого не знал. Полезли в погреб. Там мясо, настойки, овощи. Вообще, в любом финском доме погреба были полные, но все запрещалось брать. Я мог бы картошки принести, но и это запрещалось. А у самих питание какое было — в сутки получали сухарь на четверых да кусок конины. Мы в бане не мылись четыре месяца!

Как солдаты финны очень хорошие, и в ВОВ они воевали лучше, чем немцы. Я вижу тут несколько причин. Первая — они знали местность и были подготовлены к тем климатическим условиям, в которых воевали. Отсюда и вытекали мелкие отличия в маскировке, тактике, разведке, которые в итоге приносили свои плоды. Огневая подготовка — мастерская. В бою — устойчивые. Но я подмечал, что, когда они атаковали нашу оборону, бодро двигались метров до 100–150, а дальше залегали. Финны более говорливы, чем даже немцы. Артиллерия финская работала слабо, а вот минометы — хорошо.

Например, у финнов были отличные компаса на спирту. У нас компас поставишь — стрелка крутится. А у их компаса стрелка как встала — так и стоит. Ночь наступает — компас освещен, а у нашего только на конце стрелки светящаяся точка.

У финнов были лодочки, куда можно было поставить пулемет, положить боеприпасы или раненого. Легкая, внизу тонкий металл подбит. Она по снегу, как по воде, скользила! От лодочки шли две лямки — одна длиннее, другая короче, так двое тащат. А у нас лодочек не было. Ранят человека в разведке (были у меня такие случаи)! Как его 20–30 километров по бездорожью на руках нести?! Невозможно! Пройдем 100 метров — все еле дышат. Делали, конечно, что-то типа носилок. Но попробуй его понести! Финские лодочки захватывали — не разрешали использовать. Сами потом стали из ящиков делать, но у нас она была треугольная с бортами по бокам».

После разрыва русского шрапнельного снаряда, от ложа винтовки Яско Тукиайнена отскочила длинная щепка и глубоко вонзилась ему же в левую щёку, выбив коренной зуб на верхней челюсти. Боли он не почувствовал, только удар. Но увидев что-то инородное – торчащее из собственной головы, в панике бросив винтовку, он выскочил из-за укрытия и сломя голову понёсся куда-то - куда и сам не знал…

Такое поведение во время опасности присуще представителю любого народа, недаром великий русский поэт Михаил Лермонтов писал:

«Гарун бежал быстрее лани,

Быстрей, чем заяц от орла;

Бежал он в страхе с поля брани,

Где кровь черкесская текла…».

Бежавший с «поля брани» Яско Тукиайнен, пришёл в себя где-то в глубине острова. Из головы уже ничего не «торчало», лишь на левой щеке обнаружилась сквозная рана, да из повреждённой верхней десны безостановочно сочилась кровь - которую приходилось постоянно сплёвывать или глотать. Он был весь мокрый, в грязи, лязгающий зубами от холода и страха… Страх одолевал его, как ржа разъедает железо.

Поняв, что натворил, кроме всего прочего - теперь он боялся ареста, суда и расстрела. У страха глаза велики и заметив на пути хоть что-то напоминающее человека, он спешил спрятаться от него. В основном это были игры его воображения, но раз он действительно заметил между деревьев нескольких солдат – то ли своих, то ли русских. В помутневшем сознании была только, одна мысль:

«Они меня окружили! Если схватят - пристрелят».

И он шарахнулся, метнувшись от них в другую сторону острова.

Воображение лихорадочно рисовало ему самые невероятные способы спасения. Ему хотелось, чтобы его ранило. Но, заслышав приближение снаряда, он все же бросался оземь. Ошибочно считая свою рану на щеке и десне пустяком, он собирался было сам себя ранить, чтоб потом заявиться в лазарет…

Но чем?

Винтовку он бросил, а нанести себе рану ножом - не решился. И как ни искал, нигде не было для него безопасного места, всюду что-нибудь грозило его жизни…

Мог ли он спрятаться дома?

Отец первый выдаст его военной полиции!

«О, господи, боже мой, боже мой милостивый, куда же мне деться?».

Временами он уже хотел вернуться обратно, к своему орудию и, честно признаться, что боится, что не владеет собой от страха.

«По крайней мере, капрал поймет и простит. Он – мужик нормальный. Ребята, конечно поиздеваются вдоволь… Но если помалкивать – скоро забудут. Но прапорщик и младший сержант! Эти не простят никогда! Они доложат капитану, а тот отдаст меня в руки военного трибунала… Нет, ни за что! Я не дамся им в руки!».

Потом налетели штурмовики и хотя они не обстреливали остров, но ему казалось что они ищут именно его – что всю свою ярость, всю мощь своего огня направить именно на него.

Упав на землю, он завыл от ужаса и отчаяния.

Когда на остров обрушился огневой шквал финской дальнобойной артиллерии, нервы Яско Тукиайнена снова не выдержали. Он вновь бросился бежать куда-то – куда сам не знал, с одной лишь мыслью, что враг гонится за ним по пятам…

Что сама смерть настигала его.

Наконец выбившись из сил, он упал как замертво. Здесь было сравнительно тихо – звуки артиллерийской пальбы и разрывов снарядов раздавались откуда-то издали и казались не такими страшными. Пролежав неизвестно сколько – может всего минут десять,