Крымская война: история - Орландо Файджес

те, которые получали солдаты наполеоновских или алжирских войн. Современная вытянутая коническая ружейная пуля была мощнее старой круглой, и к тому же тяжелее; когда она проходила через тело, она ломала кости на своем пути, тогда как более легкая круглая пуля имела склонность отклоняться и проходить через тело, обычно не ломая костей. С начала осады русские использовали конические пули весящие 50 грамм, но с весны 1855 года они начали применять более крупные ружейные пули длиной пять сантиметров и весящие в два раза больше чем британские или французские. Когда такая пуля попадала в мягкие ткани тела, она оставляла большее отверстие, которое могло зажить, но когда она попадала в кость, она ломала её сильнее, и если рука или нога были сломаны, это практически всегда требовало ампутации. Русская практика не открывать огонь до самого последнего момента, а затем расстреливать противника в упор гарантировала, что их ружейный огонь вызовет максимальный ущерб{497}.

В союзных госпиталях были солдаты с ужасными ранами, но и в русских госпиталях их было не меньше, жертвы более передовой артиллерии и ружейного огня британцев и французов. Христиан Гюббенет, профессор хирургии, который работал в военном госпитале в Севастополе писал в 1870 году:

Ну думаю, что я когда-либо видел такие ужасные травмы, чем те, с которыми мне приходилось работать в последний период осады. Наихудшими без сомнения были частые раны в живот, когда окровавленные кишки вываливались наружу. Когда таких несчастных приносили на перевязочные пункты, они еще могли говорить, были в сознании, и еще жили несколько часов. В других случаях кишечник и таз были вырваны из спины: люди не могли пошевелить нижними конечностями, но они сохраняли сознание до своей смерти через несколько часов. Без сомнения, самое страшное впечатление производили те, чьи лица были изуродованы снарядами, отнимая у них человеческий образ. Представьте себе существо, чье лицо и голова превратились в кровавую массу из свисающей перемешанной плоти и костей — не видно ни глаз, ни носа, ни рта, ни щек, ни языка, ни подбородка, ни ушей, и все же это существо стоит на своих ногах и движется и машет руками, заставляя думать, что он все еще в сознании. В других случаях в том месте где бы мы могли видеть лицо, все что оставалось это лишь куски свисающей кожи{498}.

Потери русских были тяжелее чем у союзников. К концу июля в Севастополе погибло или было ранено 65 000 солдат — более чем в два раза больше чем потери союзников — не включая потерь от болезней. Бомбардировки города в июне добавили несколько тысяч раненых, не только солдат, но и гражданских, в уже переполненные госпитали (4000 добавилось только лишь за 17 и 18 июня). В Дворянском собрании «раненые лежали на паркете не только рядом друг с другом, но и друг на друге», вспоминал Гюббенет. «Стоны и крики тысяч умирающих заполняли мрачную залу, которая была лишь едва освещена свечами санитаров». На Павловской батарее еще 5000 раненых русских находились в таких же стесненных условиях на голом полу верфей и складов. Чтобы разгрузить госпитали построили огромный полевой госпиталь на реке Бельбек в 6 километрах от Севастополя, в июле, куда эвакуировали легкораненых, как предписывала система медицинской сортировки Пирогова. Другие резервные госпитали были в Инкермане, на Мекензиевых горах и в бывшем ханском дворце в Бахчисарае. Некоторых раненых везли в Симферополь, даже в Харьков, за 650 километров, на телегах по проселочным дорогам, потому что все госпитали были переполнены жертвами осады. И этого все равно не хватало, чтобы справиться с постоянно растущим числом больных и раненых. В июне и июле по меньшей мере 250 человек добавлялись в списки потерь ежедневно. В последние недели осады число вырастало до 800 в день, вдвое больше чем докладывал Горчаков, со слов пленных, захваченных позже союзниками{499}.

Русские испытывали растущее напряжение. После занятия союзниками Керчи и блокады линий снабжения через Азовское море с начала июня они начали страдать от серьезного недостатка в боеприпасах и артиллерии. Основной проблемой стали мортирные снаряды малого калибра. Командирам батарей был отдан приказ ограничить ответный огонь одним выстрелом на каждые четыре выстрела противника. А тем временем союзники вышли на новый уровень концентрации огня никогда не виданного ранее — их промышленность и транспортные системы позволяли делать 75 000 выстрелов в день{500}. Это был новый тип индустриальной войны и Россия с её отсталой крепостной экономикой не могла с ней состязаться.

Настроение в войсках упало до опасного уровня. В июне русские потеряли двух вдохновляющих лидеров, Тотлебен был тяжело ранен во время бомбардировки 22 июня и был вынужден оставить Севастополь. Шесть дней спустя Нахимов был ранен в лицо пулей во время обхода батарей на Редане. Его отнесли в личные покои, где он пролежал без сознания два дня и умер 30 июня. Его похороны стали торжественной церемонией на которые вышел весь город и за ними наблюдали союзники, которые остановили обстрел, чтобы пронаблюдать как кортеж проследовал перед ними вдоль городских стен. «Я не могу найти слова, чтобы описать тебе мою глубокую печаль из-за похорон», писала одна из сестер милосердия своей семье:

Море с огромным флотом наших врагов, холмы с нашими бастионами, где Нахимов проводил дни и ночи — говорят больше чем слова могут выразить. С холмов, где их батареи угрожают Севастополю, враг может видеть и стрелять прямо по процессии; но даже их пушки почтительно молчат и ни один выстрел не был сделан во время церемонии. Вообразите себе сцену — и над ней все покрыто темными штормовыми облаками, отражения трагической музыки, печальный звон колоколов, и скорбные похоронные молитвы. Так моряки хоронят своего героя Синопа, так Севастополь отдает последнюю дань своему бесстрашному и героическому защитнику{501}.

К концу июня ситуация в Севастополе стала настолько отчаянной не только с боеприпасами, но и запасы продовольствия и воды опасно истощились, что Горчаков приказал готовиться к эвакуации города. Большая часть населения уже давно уехала, опасаясь голодной смерти или пасть жертвой холеры или тифа, которые распространились как эпидемии в летние месяцы. Особый комитет по борьбе с эпидемиями в Севастополе докладывал о тридцати смертях в день только из-за холеры в июне. Большая часть тех, кто остался были вынуждены покинуть свои разбомбленные дома и искать укрытия в Николаевском форте на дальнем конце города, у входа в морскую бухту, где внутри