Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

Вера Христова все глубже и глубже проникала не только в верхние, но и более глубинные слои общества. Об этом свидетельствует, например, рост монастырей и увеличение монашества. Если сведения о первых русских монастырях относятся к первой половине XI в., то к концу столетия их известно уже около 20, а накануне монголо-татарского нашествия — не менее 70[1884]. Конечно, речь идет о достаточно крупных и известных обителях, попавших на страницы источников. Всего же монастырей, конечно, было гораздо больше.

Возможно, в таком христолюбии части знати была и определенная языческая составляющая. Согласно воззрению язычников, социальный статус, достигнутый в этом мире, сохраняется и в загробной жизни. Поэтому "христолюбие" могло рассматриваться не только как средство поддержания социального престижа в земной жизни, но и сохранения высокого социального статуса в ином мире.

* * *

Владимир Мономах — сложная и яркая личность, портрет которой невозможно написать в двух тонах. Как бы там ни было, следует признать, что его деятельность была, в целом, благоприятной для развития Руси, а сам он вполне вписывался в христианскую картину жизнедеятельности. Конечно, не как святой, а как человек. Не безгрешный, но и не грешник. И князь это сам хорошо понимал и признавался, что "грешен, поскольку человек"[1885].

Часть V.

Социальные образы Древней Руси

* * *

Изучение социального и политического строя Древней Руси имеет большую историографическую традицию. Ограниченный круг источников, зачастую противоречивых, научная и общественно-политическая значимость темы, накладываясь на различные методологические принципы и концептуальные конструкции, способствовали формированию различных подходов и мнений. В то же время, анализ историографии проблемы показывает, что современные конструкты, в своей основе, либо восходят к ранее выработанным концептам, либо представляют различные вариации их синтеза. И это, во многом, показатель того, что традиционные исследовательские средства решения данной проблемы, практически, исчерпаны. В условиях крайней ограниченности источниковой базы, особое значение, на наш взгляд, приобретает совершенствование методики работы с традиционными источниками, направленное на извлечение из них дополнительной, а по возможности, и принципиально новой информации. На первый план выходит не изучение отдельных социальных категорий и политических институтов, и даже не анализ общественных представлений о социальной стратификации и политическом строе вообще. Последний подход, несмотря на популярность, не вполне корректен. По большому счету, в нашем распоряжении отдельные, немногочисленные источники, принадлежащие перу достаточно ограниченного круга авторов. Как следствие — большая опасность того, что взгляды одного-двух книжников будут приняты за "картину мира" древнерусского общества в целом. В этой связи как никогда актуален детальный анализ отдельно взятых источников с целью реконструкции целостной социальной картины мира отдельно взятого автора (пусть и безымянного). В нашем случае — изучение представлений отдельных древнерусских авторов о стране, власти и обществе в контексте полисемантичности самого восприятия. И только на следующем этапе можно переходить к сопоставлению и анализу полученных результатов, в том числе и с результатами традиционных исследований.

Другое важное направление изучения проблемы — попытка использования нетрадиционных источников. Под нетрадиционными в данном случае понимаются, прежде всего, те письменные источники, которые ранее не использовались (либо, практически не использовались) для решения поставленной проблемы.

В настоящем исследовании сделаны только первые шаги на пути реализации продекларированной цели. Предстоит существенным образом расширить круг изучаемых источников и, самое главное, синтезировать итоги "микроисследований". Тем не менее, уже первые усилия на выбранном направлении дают интересные результаты.

Очерк. 1. "Киевское письмо" как источник по социальной и правовой истории Древней Руси

Круг письменных источников по истории Древней Руси ограничен. Но логика историографической ситуации такова, что исследователи, уделяя много внимания совершенствованию методики работы с текстами, с целью увеличения объема извлекаемой из них информации и более точного ее восприятия, нередко оставляют невостребованным значительный пласт прямой информации, содержащейся в источниках. Наглядный, прямо-таки хрестоматийный, пример — история изучения "Киевского письма". Его первые исследователи, как мы видели, стремились извлечь не максимум информации, заложенной в документе, а использовать его для подтверждения своих весьма сомнительных концептуальных построений. Но именно информацией такого рода письмо и не располагало, что заставило авторов прибегнуть к существенным вольностям в обращении с текстом. Это, естественно, не осталось без внимания оппонентов, которым не составило особого труда показать несостоятельность основных положений Н. Голба и О. Прицака. Однако, отметив низкие информативные возможности "Киевского письма" по истории русско-хазарских и русско-варяжских отношений, они фактически признали и низкую информативность письма как источника в целом[1886], с чем решительно нельзя согласиться. Письмо содержит уникальную информацию, уточняющую наши представления о социально-экономическом и правовом развитии Древней Руси. Его ценность определяется полным описанием конкретного правового случая и сопутствующих ему обстоятельств, что придает ему исключительное положение среди корпуса источников по истории Древней Руси[1887]. Сопоставление данных "Киевского письма" с данными других источников позволяет приблизиться и к пониманию особенностей средневекового письменного законодательства, отдельные нормы которого существенно (порой на столетия) отставали от сложившейся юридической практики. Но вернемся к содержанию письма, о котором уже, в общих чертах, равно как и о палеографических особенностях текста, речь шла во 2-й части настоящего издания.

Для удобства анализа и восприятия документа необходимо привести полностью наиболее интересную для исследования часть текста: "…Мы, община Киева, (этим) сообщаем вам о трудном деле этого (человека) Мар Яакова Бен Р. Ханукки, сына [добрых людей]. Он был тем, кто дает, а не тем, кто берет, до того времени, пока ему не была предрешена жестокая судьба, и брат его пошел и взял деньги у иноверцев: этот (человек) Яаков стал поручителем. Его брат шел по дороге, и тут пришли разбойники, которые убили его и взяли его деньги. Тогда пришли кредиторы (и в)зяли этого (человека) Яакова, они наложили железные цепи на его шею и кандалы на его ноги. Он находился в таком положении целый год [… и после…] этого мы поручились за него. Мы заплатили 60 [монет] и теперь еще осталось 40 монет; поэтому мы послали его по святым общинам, чтобы они могли оказать милость ему"[1888].

Прежде всего, попытаемся выяснить, о каких монетах идет речь в тексте? Как отмечает Н. Голб, "евр. zeqūqīm обычно означает серебряные монеты", но "здесь, очевидно, речь идет о золотых"[1889]. Логика автора, видимо, основывается на базе его представлений о Киеве как подвластном хазарам городе[1890]. Поэтому ему невозможно представить, что господствующая община вынуждена была обращаться к единоверцам