Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев - Александр Заозерский

Но, вероятно, самый надежный ответ дает нам организация обучения и управления армии. Обучение и командование находились почти исключительно в руках иноземных офицеров. Насколько они отвечали своему назначению? Вот отзыв о них генерала П. Гордона, наиболее авторитетного из специалистов военного дела, знакомых с состоянием тогдашней русской армии: «За два последние года очень многие офицеры приехали в Россию… Большая, если не большая часть их, были низкие и худые люди. Многие из них никогда и не служили офицерами…»{82}.

А вот отзыв о тогдашних офицерах генерала Головина, в ведении которого находилось обучение армии: «Дела своего не знали, нужно было их учить, и труды пропадали даром». Общего отзыва Шереметева об иноземных офицерах мы не имеем, но в отдельных случаях его мнение о них также невысоко. Говоря, например, о солдатских полках, набранных в 1703 году, он писал Петру об их командном составе: «…а у тех солдат полковники выбраны с Москвы ни к чему годные и пьяны, только лучшее ружье и людей задолжили, а не росписав их по старым полкам — ничево в них не будет, только на стыд да на печаль»{83}. Петру, впрочем, не приходилось доказывать малую пригодность этих людей, он и сам хорошо знал их качества; в резолюции на докладе Шереметева о необходимости замены непригодного полковника князя Никиты Репнина иностранцем он написал: «Князь Никита такой же, как и другие: ничего не знают»{84}.

Не вполне благополучно было и в сфере высшего командования. Как мы знаем, в армии, кроме генерал-майоров Боура, Ренне, Чамберса и Брюса, было три «полных» генерала — А. А. Вейде, А. М. Головин и А. И. Репнин, командовавшие «генеральствами»; имелся и четвертый генерал — Шереметев, называвшийся в этом звании с января 1700 года. Азовские походы убедили Петра во вреде «многоначальствия»; следовательно, необходимо было объединить высшую военную власть в одних руках. Из четырех названных генералов наибольшим опытом обладал и наибольшей популярностью пользовался, несомненно, Шереметев. Но он участвовал до сих пор только в войнах с турками и татарами, и его опыт мог оказаться недостаточным при встрече с западной регулярной армией.

Оценивая шансы Петра на счастливый исход войны, английский посол Витворт позднее, в 1708 году, писал: «Величайшее горе царя — недостаток в хороших генералах. Фельдмаршал Шереметев — человек, несомненно обладающий личной храбростью, счастливо окончивший порученную им экспедицию против татар, чрезвычайно любимый в своих поместьях и простыми солдатами, но до сих пор не имевший дела с регулярной неприятельской армией и недостаточно опытный…»{85}. Без сомнения, Петр не мог не учитывать последнего этого обстоятельства; во всяком случае, Шереметев остался пока начальником «дворянской нестройной конницы».

Сначала Петр нашел такой выход: Ф. А. Головину был дан высший чин генерал-фельдмаршала, чем, хотя и формально, достигалось единство командования и в то же время открывалась широкая возможность для самого Петра влиять на ход военных действий. Головин вовсе не имел военного опыта, но зато представлял собой важное удобство: был исключительно предан царю, и Петр мог быть уверен, что всякая его мысль будет исполнена со всей точностью.

Эта комбинация, однако, не получила реального значения: как раз в самый критический момент явился к Петру, который уже был в походе, в Новгороде, австрийский генерал герцог Карл-Евгений де Круа с отличной рекомендацией австрийского императора. В договоре, который был заключен с герцогом, значилось: «Что все генералы, офицеры, даже идо солдата, имеют быть под его командой во всем, яко самому его царскому величеству, под тем же артикулом»{86}. Приняв должность главнокомандующего, де Круа сразу же отправился под Нарву.

Между тем под Нарву прибыл и Шереметев с дворянской конницей, а в конце сентября сюда явился и Петр. Известно, что затем произошло: неожиданно возникший под Нарвой Карл XII нанес жестокое поражение русским. Едва ли можно ставить Шереметеву в вину, что конница, которой он командовал, первая обратилась в бегство, но на нем, без сомнения, лежит ответственность за другое: посланный под Везенберг, откуда ожидались шведы, он нашел город незанятым и ушел, оставив его, как вскоре выяснилось, подошедшему неприятелю. Потом, когда шведы от Везенберга двинулись дальше по направлению к Нарве, он не без успеха ударил по ним, но тут же снова отступил, не собрав сколько-нибудь точных сведений об их численности. Впоследствии это дало основание де Круа отнести даже чуть не всю вину за поражение на счет Шереметева: «О случае под Нарвою герцог не ведал… — писал он Петру о себе в третьем лице. — Шереметев никакой ведомости не принес, как что чинится; а как шведы пришли, то ушел он со своею конницею и не пришел до боя: что ж мог герцог вяще чинить, когда все солдаты поушли?»{87}. При всем том Шереметев обнаружил верное понимание условий боя: по его мнению, высказанному на военном совете, следовало не ждать шведов за окопами, а выйти им навстречу в поле. «Несомненно, — утверждает специалист, давая оценку такому маневру, — это был бы лучший выход из данного положения, так как оставаться в растянутых окопах менее всего соответствовало обстановке…»{88}.

Петр был очень недоволен действиями Шереметева, писал к нему «с гневом», как выразился фельдмаршал в своем ответном письме к царю. Можно предполагать также, что снова было обвинение в трусости. Шереметев оправдывался как мог: «Бог видит мое намерение сердечное, сколько есть во мне ума и силы, с великою охотою хочю служить, а себя я не жалел и не жалею; изволь, кому веришь, посвидетельствовать мое дело…» Тут же он пишет, что ему первый раз за всю жизнь приходится испытать такое «бедство»{89}.

Мы в действительности не знаем, насколько точны были полученные Шереметевым сведения, и едва ли можем судить о том, в какой мере точные сведения могли бы предотвратить происшедшую под Нарвой катастрофу. Сам Петр оценивал причины поражения совсем иначе, гораздо шире: «Когда сие несчастие (или, лучше сказать, великое счастие), — написал он в своем Журнале, — получили, тогда неволя леность отогнала и ко трудолюбию и искусству день и ночь принудила…»{90}. Это значит, другими словами, что русская армия, по мысли Петра, вступила в войну недостаточно подготовленная и что, следовательно, Шереметев не так уже был не прав.

Поражение под Нарвой произвело опустошение не только в рядах солдат и офицеров, но и в высшем командовании: попали в плен главнокомандующий де