Бег дней - Алексей Владимирович Спешнев

— Двойка?! — воскликнула с притворным отчаянием Л. Р.

— Три.

— Тогда иди на кухню и возьми себе в холодильнике блюдо клубники.

Девочка еще раз сделала книксен и выбежала из комнаты.

— Везти ее в Африку? — спросила Л. Р. — Она же москвичка! И здесь я была единственной женой моего мессии, а там должна стать четвертой и, вероятно, теперь уже старшей. Заманчиво?

Л. Р. понимала, что мне хочется больше узнать о ее муже. И я узнал историю весьма парадоксального брака.

Однажды вечером, когда Л. Р. собиралась уже лечь спать, раздался звонок и в переднюю вошел молодой широкоплечий африканец и заявил, что хочет познакомиться с хозяйкой дома. Л. Р. выставила его за дверь. Через несколько дней он снова явился, и она опять его прогнала. В третий раз он пришел в обеденное время и попросил его накормить. Л. Р. это показалось настолько беспардонным, что она пригласила его к столу и они вместе пообедали. Выяснилось, что африканец в Москве учится, а до этого был студентом в Англии — не то в Оксфорде, не то еще в каком-то респектабельном британском университете. Стипендию ему платит его партия, и он ни в чем не нуждается, кроме статной мулатки, моей собеседницы, — он влюблен в нее. Л. Р. обнаруживает, что ее настойчивый посетитель владеет несколькими языками, весьма образован, объездил полмира, три раза в день меняет рубашки и очень элегантен. Теперь он приходит к Л. Р. каждый день, и, как правило, к обеду. Совместные трапезы не перерастают в духовную близость, но назойливость мессии в конце концов покоряет Л. Р., и она выходит за него замуж. Он продолжает менять три раза в день рубашки, завтракает утром, сидя на ковре, пока Л. Р. гладит ему очередную сорочку, потом надевает один из десяти костюмов, бросается в длинную спортивную машину и куда-то уносится. Но иногда по нескольку дней кряду запоем читает Маркса, Канта, Маркузе или Ганди. Вскоре рождается дочка, а мессия отбывает в свою страну, чтобы ее спасти. Перед отъездом Л. Р. спрашивает мужа, для чего он на ней женился, и получает ответ, до сей поры питающий ее чувство юмора: «Жениться на тебе мне поручила моя партия. К тебе присматривались, решив, что ты подходящая жена для будущего вождя нации». — «Значит, наш ребенок родился по поручению твоих националистов?! В таком случае забудь о нашем существовании и убирайся к черту!» Он уехал, стал вскоре премьером, а теперь сидит в тюрьме.

— И вы хотите, чтобы мы с дочкой разделили участь нашего папочки-мессии?! — восклицает Л. Р. — Этого нелепого идеалиста?!

Нет, решаю я, ее широкоплечий мессия не Робер Мусомбе. И не Лумумба. Что совпадает? Идеализм, жизнь среди сновидений, печальный конец. Но каков же Робер в реальности Африки, если отбросить юмор? Пытаюсь себе это представить, набрасывая вечером сцену:

Из глянцевых вод реки выныривает голова Робера Мусомбе, его черное тело.

Он ложится на спину и глядит в медленно разгорающийся мир облаков.

Робера несет течение.

Потом он опять плывет. Длинные сильные руки рассекают колеблющееся нефтяное пятно солнца.

Робер выбирается на берег, поросший кустарником.

Черный бог с бородкой разминается среди утренней тишины. И вдруг — гром выстрелов. Робер пригнулся, торопливо натягивает шорты. Еще выстрел. Бог прижался к дереву, а пуля вонзилась в кору.

Робер бежит, продираясь сквозь заросли. Он должен настигнуть невидимого с винтовкой. Робер перепрыгнул через ствол мертвого дерева, мчится, пригибаясь к земле, на звук выстрелов.

Со стороны поселка ударила автоматная очередь. Робер вырвался из тьмы зарослей, тяжело дышит.

На поляне лежит ничком африканец с винтовкой. Он недвижим.

Робер озирается по сторонам. В тени деревьев стоят трое из его охраны. У одного в руках автомат.

Робер подходит к мертвому, переворачивает труп лицом к солнцу, и тотчас обрушивается шквал голосов на всех языках мира: «Покушение на африканского политического лидера, известного поэта и публициста Робера Мусомбе…», «Солдат охраны, стрелявший в Мусомбе, убит…».

Лицо убийцы упало в траву. Шквал смолк.

Робер поднялся, вглядывается в лица солдат. Мгновение взгляд премьер-министра задерживается на немигающих, сонных глазах офицера с автоматом.

Тихий голос Барта — тот, из стеклянной пустоты ООН:

— Вы посмотрели ему в глаза, но не поняли их выражения. И зря. Этому человеку предстояло еще изменить вашу судьбу.

Робер Мусомбе входит в палатку, наталкивается на стол, заваленный рукописями и книгами, опускается на циновку, вытянулся рядом с черной женой и детьми. Дети спят.

И снова стрельба, как гром с небес. Пропотевшие пробковые шлемы, разрывные пули в патронташах, телескопические прицелы, затворы винтовок, пот и страх на диких белых лицах и огонь из дул. Нет, это не война. Это истребление.

Раскинув когтистые лапы, точно взорванный изнутри, с диким ревом взлетает сраженный лев.

И все звуки смолкают.

В безмолвии валятся пробитые свинцом огромные старые слоны, прекрасные тигры, лоснящиеся черные пантеры, и жирафы, и птицы, и носороги.

Бойня без стонов.

Голос Мусомбе:

— Да-да, я видел это много раз во сне… В одиночестве дорогих отелей, в Нью-Йорке, в Монреале… Бесконечно повторяющуюся смерть зверей… Еще какой-то сон меня преследовал в Нью-Йорке… не помню сейчас… Я вскакивал, что-то должен был писать. Но смерть была просто смертью, без рифм… Звери кричали, как люди, и плакали… И мое лицо было мокро от слез… Я тосковал, Барт, по человеческому добру.

АФРИКА В ПАРИЖЕ

Мне привили желтую лихорадку. Первые пять дней ничего чрезвычайного не ощущаю. На шестые сутки начинается тошнотворная слабость.

Сперва я должен лететь в Сенегал, а оттуда в Париж. Только там, если мне повезет, я смогу найти крупного профессионального африканского артиста на роль Мусомбе.

Наш художник Евгений Игнатьев уже в Африке. Ему предстоит побывать в пяти странах, и прежде всего в Конго (Браззавиль) — надо уточнить наши предварительные эскизы.

Мы собираемся снимать фильм черно-белый («Я не знаю, какого цвета горе», — говорит режиссер Григорий Козинцев, и я с ним согласен), и группа у нас тоже черно-белая: художник по африканским костюмам — Моди Каса из Гвинеи, оператор-практикант — Саймен Диксон из Танзании.

Африканцы прочли сценарий «Черное солнце» и отнеслись к его идее и сюжету с сочувствием и заинтересованностью.

И вдруг новость — в Дакаре всеобщая забастовка, мое путешествие в Сенегал отменяется, и я должен немедленно вылетать в Париж. Теперь все зависит от результатов этой поездки — судьба сценария, фильма, наше ближайшее будущее. Желтая лихорадка в моей крови усиливает чувство тревоги, но мною овладевает древний азарт охоты. В Париже я намерен настигнуть неведомого мне замечательного африканского артиста с