Леонид Брежнев. Опыт политической биографии - Виктор Деннингхаус

«идеологическими парикмахерами», что довольно точно отражало их основную функцию[133]. «Конечно, возможности наши были ограниченны, – отмечал Арбатов, – но они существовали»[134]. Появление «вольнодумцев» в окружении Брежнева после его прихода к власти Арбатов объяснял борьбой «антисталинистов» и «сталинистов», которые не только пытались идейно перетянуть нового генсека на свою сторону, но и вписать свои мысли в проекты его докладов и партийных документов. Среди активных борцов за реабилитацию Сталина, близко стоявших к Брежневу, он называл С.П. Трапезникова и В.А. Голикова. «Этим людям, – отмечал Арбатов, – все же не удалось добиться главного – монополии на “ухо Брежнева” <…> монополии на теоретическую, а тем более <…> политическую экспертизу»[135].

Свою роль в выборе альтернативных консультантов сыграл также помощник Брежнева Г.Э. Цуканов, человек, весьма далекий от идеологии. Непростые отношения, которые сложились у Цуканова с Трапезниковым и Голиковым, вынуждали его искать помощи и привлекать для решения неотложных задач, включая «теоретические вопросы», экспертов «со стороны», в том числе Н.Н. Иноземцева, А.Е. Бовина, В.В. Загладина, Г.А. Арбатова, Г.Х. Шахназарова, С.А. Ситаряна, Б.М. Сухаревского и А.А. Аграновского. «Это были активные люди, – отмечал Федор Бурлацкий, – и их влияние через документы было существенным»[136]. В первые годы после избрания на пост генсека политические взгляды Брежнева претерпевали определенную позитивную эволюцию, формировалась его собственная политическая платформа. Генсек прекрасно понимал необходимость «радикально расширить круг получаемой информации, выслушивать мнения (самые различные) большего количества людей»[137].

Л.И. Брежнев открывает XXIII съезд КПСС. В президиуме А.П. Кириленко, Н.М. Шверник и др.

29 марта 1966

Фотограф Я. Халип

[РГАКФД]

Александр Бовин считал достижениями «речевиков» появление в докладах генсека новых формулировок и идей, в определенной мере повлиявших на выработку мировоззрения как самого Брежнева, так и населения СССР в целом. По его утверждению, «речевики» боролись за каждое вставленное ими слово, выражение, формулировку в партийных документах: «Во времена, о которых идет речь, ситуация в “общественных науках”, количество возможных “степеней свободы”, длина контролирующего поводка определялась “формулировками”. Формулировка же задавалась либо партийными документами, либо выступлениями партийных лидеров. В таких условиях борьба за слова, изменение формулировок имели непосредственное практическое значение: расшатывался догматический каркас господствующей идеологии, в образовавшиеся щели начинал проникать свежий воздух»[138].

Брежнев в свою очередь очень внимательно относился к формулировкам, которые могли вызвать споры и дискуссии[139]. «Речевики» считали, что у него было особое чутье на подобные «идеологические кочки». Как-то в Завидове Бовин подготовил генсеку раздел, посвященный демократии, который зачитал Брежневу. Последовала реакция генсека: «Что-то буржуазным духом попахивает. Ты, Саша, перепиши»[140]. При очередном обсуждении брежневского доклада ХХIV съезду КПСС Арбатов заметил, что у него возникло чувство повтора ряда формулировок в разделе «об империализме, классовой борьбе, национально-освободительном движении». Брежнев моментально отреагировал: «Особенно это чувство развито у меня, я столько выступлений делал по этому вопросу»[141]. В итоге соответствующие разделы доклада были кардинально переработаны и модифицированы.

Брежнев, Политбюро и спичрайтеры: система сдержек и противовесов

Нужно заметить, что далеко не всегда радикальные идеи «речевиков», даже при благосклонном отношении Брежнева, воплощались в тексты документов. Летом 1967 г., во время подготовки доклада к 50-й годовщине Октября, его составители Н.Н. Иноземцев, Г.А. Арбатов, В.В. Загладин и А.Е Бовин, работавшие под руководством помощников Брежнева A.M. Александрова-Агентова и Г.Э. Цуканова, попытались кардинально отойти от концепции «Краткого курса истории ВКП(б)»: «Мы предложили текст, который превращал Л.Д. Троцкого, Н.И. Бухарина и т. д. и т. п. из уголовников (“враги народа”) в “нормальных” политических оппозиционеров. Брежнев вроде бы не возражал. Но текст, как вскоре выяснилось, – еще до официальной рассылки в Политбюро – дал прочитать некоторым лицам из своего ближайшего окружения. Через несколько дней приходит к нам, протягивает несколько листов бумаги и говорит: “Читайте!”. Читаем. Пересказать это невозможно. Наверное, нет таких проклятий, политических обвинений, ядовитейших характеристик, которые не были бы там обращены против нас. Началась, как сейчас говорят, “разборка”. Мы произносили речи, Брежнев молчал и курил. Последним с обоснованием нашей позиции выступил Николай [Иноземцев]. Ему и отвечал оратор [Брежнев]. Примерно так. “Твои аргументы, Николай Николаевич, могут убедить 10, 100, ну, 1000 человек, а партию они не убедят. Не поймет меня партия. Не поймет. Давайте снимем этот вопрос”. Сняли, разумеется. Как снимали и многое другое. Но все же не все»[142]. Нужно признать, что ни единого шага в сторону официальной реабилитации Сталина Брежнев так и не совершил, не в последнюю очередь благодаря своей команде «речевиков».

Советники Брежнева постоянно сталкивались с попытками ряда членов Политбюро не допустить «крамолы» в выступлениях генсека, который, по их мнению, излишне доверял своим «речевикам»[143]. Александров-Агентов вспоминал по этому поводу следующее: «Что же касается содержания своих публичных выступлений, то Брежнев, придя к власти, ввел строгий порядок, которого придерживался до конца жизни: все заранее подготовленные тексты своих докладов и речей он предварительно рассылал членам Политбюро и секретарям ЦК и очень внимательно рассматривал (хотя и далеко не всегда учитывал) все поступавшие замечания.

Того же он требовал и от своих коллег по руководству и очень сердился, если кто-либо этого не делал»[144]. По указанию Брежнева все члены Политбюро, ознакомившись с будущим докладом, должны были завизировать свое участие личными подписями. Только после «цензуры» своих кремлевских коллег Брежнев принимал текст за основу. Причем даже в случае несостоятельной критики, как правило связанной с «идеологической подоплекой», он просил спичрайтеров учитывать замечания и предложения своих товарищей[145]. Если мнения партийного руководства не совпадали, то «речевики» должны были считаться с позицией большинства[146].

Зарисовку того, как работала эта система сдержек и противовесов, приводит В.А. Печенев, принимавший участие в написании одного из разделов доклада Брежнева к XXVI съезду КПСС в январе 1981 г.: «“Читка” нашего раздела, куда вошли (кажется, впервые в истории партии) и острые проблемы совершенствования распределительных отношений (включая вопросы борьбы с уравниловкой, со взяточничеством, с нетрудовыми доходами, т. е. проблемы обеспечения социалистической социальной справедливости), прошла <…> по сравнению с другими разделами очень гладко. Он был принят, что называется, с первой подачи. <…> Леонид Ильич слушал раздел (следя за текстом по специально отпечатанному для него экземпляру на особой – мелованной – бумаге крупным шрифтом) спокойно и в целом благожелательно, изредка поднимая и поворачивая голову в сторону комментаторов положений доклада»[147]. Однако окончательный вариант данной части доклада получился совершенно другим. Печенев предполагал, что особо «острые места», включая упоминание о коррупции в здравоохранении[148], были просто вычеркнуты Сусловым