Когда солнце погасло - Янь Лянькэ

стоял вдалеке и смотрел на них, будто смотрит дурную пьесу. И не может поверить, что это правда. Но то была самая настоящая правда. На которой он заработал четыреста юаней. И роль его была — главная роль. Без него ничего бы не случилось. Вечернее солнце на освещенном краю неба было цвета догорающего огня, присыпанного серой золой. В воздухе висел бледный запах гари. Запах сгоревшей плоти и костей. Запах человека, сожженного под открытым небом. И слышались истошные вопли сгоревшей заживо. Смутные. Но отчетливые. Вопли неуемной боли, один за другим. Потом голос охрип. Ослабел. Свет бензинового пламени померк, и вопли утихли. Превратились в стоны. Мой отец стоял у соседнего кладбища в ста метрах от взорванной могилы. Прятался за кладбищенскими ивами и кипарисами толщиною с кадушку. Не было ни холода. Ни страха. Только оторопь застыла маской на лице. Он все смотрел на могилу Янов, которую сперва взорвали, а после залили бензином и подожгли. Лицо накрыло болью, будто его поджаривали на огне. Кожа натянулась. Туго натянулась. Словно все соки, всю кровь из его лица тоже выжгли бензином. Высушили на огне. Осталась только сухая кожа, которая трескалась и болела.

И он стоял. Стоял и смотрел. Тер руками лицо.

Пламя съежилось, люди ушли.

Пошли вниз, к крематорию.

Пять или шесть человек. Крепкие, здоровые. Старшему не больше сорока, младшему меньше даже, чем моему отцу. Все в одинаковой темно-зеленой форме городских и уездных приставов. Все из отряда приставов, собранного приказом уездного начальства. И впрямь похожи на отряд. На отряд кремационных приставов, который имелся теперь при каждой деревне. И появлялся там, где прятали несожженный труп. И вот отряд приставов появился на кладбище Янов. Взорвал могилу, поджег труп и ушел восвояси.

Ушел восвояси, и тогда мой отец поднялся на кладбище семьи Ян. И увидел под старыми могилами свежую яму. В два чи глубиной. Из ямы тянуло бензином. Обугленной землей. Огонь горел двадцать минут и теперь увял. К запаху бензина и горелой земли примешивался дух обугленной плоти и сожженных костей, будто в печи для кремации открыли заслонку. Кости, уцелевшие в огне, торчали из обугленной ямы, как непрогоревшие головни на пепелище. Из круглой ямы, похожей на драную циновку. У края ямы лежала мясная кость, которую забыли бросить в костер. Взрыв окрасил кость пепельной чернотой. А мясо лежало, обвалянное в земле и пепле, похожее на сгустки красной глины. Отец стоял среди черной и красной земли, и лицо его пепелело. Смотрел на трупную кость, что валялась у него под ногами, напоминая человечье ребро, и лицо его наливалось белизной. Мертвенной белизной. Стоял столбом. Как оглушенный. Словно к своим двадцати двум гадам прожил целую жизнь. Хребет Фунюшань вдалеке молчаливо вздымал и опускал свой гребень. И деревня Гаотянь, и город Гаотянь у подножия хребта могильно молчали. Ни звука, ни шороха. Словно весь мир вымер. Вымер до самого конца, до самого края. И только приставы шагали вдали, похожие на хлеборобов, что возвращаются домой с поля. Не торопясь. Привольно. Весело. Один даже запел в пустоту. Песня рванулась к небу. Будто соколиная стая, что распарывает крыльями неподвижное мертвое небо. Заходящее солнце на сером вечернем небе цветом было как догорающий огонь. Словно огонь засыпали белой золой.

Было холодно. Дикий неотесанный ветер гулял по кладбищу.

Мой отец все стоял перед взорванной и подожженной могилой. Стоял столбом, словно мертвый. Но был живой. И алые прыщи на его лице в ту минуту заживо посинели. Синие прыщи горошинами набухли на лбу и носу. Он потрогал синий прыщ, вздувшийся над бровью, наклонился и поднял похожую на ребро трупную кость, которую выкинуло взрывом из могилы. Посмотрел на нее и поспешно отбросил, словно ледышку. Старой бабушке Ян было девяносто два года — девяносто два года, потому Яны и не хотели ее кремировать[20]. И после смерти ее не плакали. И белую тряпку за ворота не вешали, и соседям ничего не говорили. Но мой отец все равно узнал. Проходя по переулку, увидел, что ворота Янов намертво закрыты среди бела дня. А сквозь щели в воротах рвется запах застолья. А за воротами стоит приглушенный гомон. И собака, которая выбежала с их двора, пахла черным гробовым лаком и благовониями из курильницы.

И мой отец понял, что у Янов покойник.

Он давно знал, что старая бабушка Ян болеет и уже не встает.

Ночью отец поднялся на склон. Увидел на кладбище Янов свет фонаря. Увидел, что на кладбище Янов кто-то среди ночи копает могилу. Пошел в крематорий и рассказал, что видел. Дядя дал ему четыреста юаней, похлопал по плечу. Улыбнулся:

— Ли Тяньбао, парень ты молодой, но толковый. В жизни надо браться за такие дела, которые другим не под силу.

Отец промолчал. Когда он уходил из крематория, мать сидела и шила погребальное платье на продажу. Посмотрела на отца, и корзина с лоскутками для шитья выпала у нее из рук:

— Опять в деревне покойник.

Не то спросила. Не то сказала сама себе. Отец поднял глаза. Увидел, что лицо ее блеклое и простое, точно лист пожелтевшей бумаги. Кивнул. Не то в ответ на ее вопрос. Не то чтоб не обидеть сестру директора крематория, который дает ему деньги.

И ушел.

Как обычно.

В деревню не вернулся. Как обычно, пошел к моей дальней тетке. К троюродной сестре. Будто вовсе не знал, что в деревне покойник. Будто и не был тогда в деревне. Но через три дня по дороге домой он проходил мимо кладбища и увидел то, что увидел. Крематорий не стал забирать бабушку Ян. А дождался, когда Яны закопают труп, и прислал отряд взорвать могилу. Залить бензином и поджечь. Погода стояла холодная. Ветер дико и неотесанно гулял по склону. Отец нашел на кладбище старую сломанную лопату. И стал забрасывать раскуроченную яму рыхлой землей. Заходящее солнце на хмуром вечернем небосводе цветом было как догорающий огонь, который заложили белыми головнями. И отец махал лопатой, забрасывал яму. Хотел укрыть взорванные кости. Засыпать яму. Потом забросать ее сверху сухими кукурузными стеблями, ветками и травой. Будто ничего не случилось. И оставить на хребте один зимний ветер. Но на хребет уже бежали люди. Семья Ян спешила из деревни на хребет. Спешила на зов взрыва и огня. Впереди бежали молодые с резвыми ногами. За ними — целая толпа мужчин и женщин семейства Ян. Словно ветер. Неслись наверх. С ревом и криками. Увидев толпу, отец поспешил