Косой дождь. Воспоминания - Людмила Борисовна Черная

Во «Второй книге» Надежда Мандельштам вспоминает, что она спросила свою дешевую портниху, бедную женщину, почему та сокрушается: «А вы чего ревете? Вам он что?»

Портниха объяснила: «При нем люди как-то приспособились, а дальше — почем знать. Может, будет еще хуже…» В этом был свой резон.

Точно такие же чувства обуревали и нас всех.

То и дело мы слушали радио. Звучала траурная музыка. И в перерывах великий диктор Левитан читал своим непередаваемо-торжественным «имперским» голосом сообщение о смерти Вождя. Все то же сообщение…

Мама наверняка отправилась в ТАСС. Муж, по-моему, никуда не пошел. А может, пошел в Совинформбюро, где он не то еще числился в штате, не то уже не числился, ведь на том этапе всех евреев в СССР надлежало лишить работы. Я, конечно, осталась дома, в 1949 году меня уволили из Радиокомитета. Папа мой давно был пенсионер…

О чем мы думали, слоняясь по нашим комнатушкам?

Как ни странно, но никому в голову не приходила вполне естественная мысль о преемнике Сталина. Ее начали обсуждать уже после похорон, когда власть перешла в руки триумвирата Молотов — Берия — Маленков. А тогда любое предположение: мол, свято место пусто не бывает и место Сталина займет кто-то другой — казалось диким.

Какие у Сталина могут быть преемники?

5 марта и на следующий день обсуждали, где возведут новую Гробницу, Склеп, Усыпальницу, Мавзолей. Некоторые предполагали, что воздвигнут Пантеон. Слово «Пантеон» фигурировало, это я точно помню! Один Пантеон на двоих: для Ленина и Сталина. Весь вопрос, где его воздвигнут. Кто-то считал, что Пантеон будут строить на Ленинских горах. Кто-то возмущался: «Ленинские горы далеко от Красной площади… Надо снести ГУМ и на его месте построить Пантеон…»

Единственным в нашей семье, кто сразу адекватно отреагировал на смерть Вождя, был семилетний Алик, мой сын.

Алик еще не пошел в свою первую школу в Староконюшенном переулке на Арбате. Он заболел ревмокардитом и занимался в первом классе дома с учительницей из этой прекрасной школы. Учительница была высокопрофессиональная и, видимо, высокоидейная особа, поскольку имела счастье числить у себя в классе… внука Сталина Иосифа120. Мальчик Иосиф носил не фамилию отца Морозов и даже не фамилию матери: Сталина или Аллилуева. Он звался Ждановым — по фамилии второго мужа матери, хотя его папа Григорий Морозов был жив и даже писал заказанные мной статьи на международные темы, когда я работала в Радиокомитете. Зачем я это вспоминаю? Исключительно чтобы напомнить об особенностях той жизни…

И вот Алик, еще даже не пойдя в школу, где рядом с ним на парте будет сидеть внук Вождя, сразу проникся торжественностью момента: с помощью домработницы Шуры купил на Арбате в магазине «Плакат» большой плакат с портретом Сталина во весь рост, прикрепил его кнопками на стену нашей единственной комнаты (что он делал неоднократно и раньше), встал перед портретом навытяжку (во фрунт!) и изобразил пионерский салют, то есть поднял худенькую, согнутую в локте ручонку над головой.

Жаль, что мы тогда не могли предвидеть, что одна из знаменитых картин художников Комара — Меламида, правда в несколько карикатурном виде, воспроизведет скорбное прощание семилетнего Алика со Сталиным. Только на картине мальчики Алик (Меламид) и Виталик (Комар), оба в коротких штанишках, салютуют не портрету, а бюсту Сталина и на них пионерские галстуки. К тому же они одновременно и дети, и великовозрастные балбесы. В частности, Алик изображен с рыжими усами…

Но тогда все было очень трогательно. И мы с мужем, конечно, не решились помешать патриотическому порыву ребенка и посоветовать ему не пялиться так долго на плакат с изображением Сталина кисти, кажется, Налбандяна.

Не жалею об этом. Налбандян не испортил художественный вкус сына. Наоборот, именно он, возможно, привил ему стойкое отвращение к «культу личности». Замечу, что Алик избавлялся от злых сталинских чар куда успешнее, чем я. У меня на это ушло лет тридцать, у него — всего ничего. Опять я отвлеклась…

Так шел день 5 марта. А вечер принес неожиданную разрядку.

Вечером к нам явились, не предупредив по телефону, приятели мужа — Георгий Беспалов и Владимир Колтыпин121. Беспалов еще до войны работал в ТАССе. Потом ушел на фронт, горел в танке. Опять вернулся в ТАСС, был когда-то лихой парень, комсомольский функционер, потом коминтерновец. В общем, яркий человек. Его брат, самородок Иван Беспалов, и вовсе получил известность в 20-х годах как один из «политруководителей» искусства122. К тому времени, о котором идет речь, Георгий (Гоша) Беспалов уже сильно пил. А Иван сгинул в ежовских застенках.

Второй наш гость, Колтыпин, долго работал в Германии в военной администрации, он был вдовец и один воспитывал двоих детей. Колтыпин не пил.

Но в тот день они ввалились к нам оба уже навеселе и с бутылкой водки. Я было покачала головой, ведь Он умер, похоронные марши звучат, на что гости, усмехаясь, сказали: «Вот именно. Выпить необходимо. Мечи на стол закуску. Умер тиран. Это мы тебе говорим, старые коммунисты». «Тиран умер», — они несколько раз повторили эти слова: «Тиран умер», — и за них я им по гроб жизни благодарна. Кто-то должен был сказать это уже в первый день после смерти Сталина, ибо важно было услышать, хоть и не вполне поверить, что хуже не будет. Тиран умер.

Была на смерть Сталина и совершенно другая, и тоже вполне человеческая, реакция. С утра на следующий день моя приятельница Нина Прудкова позвонила мне и сообщила, что рядом с ее домом на Песчаной продаются заграничные мужские безрукавки, двусторонние — можно носить и на одной стороне, и на другой. Чистая шерсть. На мое нерешительное: «Но, Нина, в такой день…» Нина ответила: «Его, между прочим, не вернешь. А безрукавки вам пригодятся. Я бы сама с удовольствием купила, но мы с Олегом и без того в долгах». Я упиралась не так уж долго. И купленная тогда безрукавка: на одной стороне винно-красная, на другой — темно-зеленая, служила верой и правдой мужу, а потом перешла к студенту Алику, который благополучно потерял ее в Строгановке…

Написав о безрукавке, не могу не поделиться чисто житейским наблюдением. Появление безрукавки в магазине на Песчаной в день смерти Вождя было не случайным, а закономерным для советской торговли. Я это поняла много лет спустя, когда генсеки стали уходить из жизни один за другим.