В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

Теплые ванны супруги условились брать в заведении, находящемся в самом гулевом месте, около Большого Плажа. Вчера была взята уже первая ванна, причем Николай Иванович обратился перед ванной к консультации. Консультация заключалась в том, что, когда он в ванном кабинете разделся, к нему вошел седенький маленький старичок в серебряных очках и с козлиной бородкой и заговорил по-французски. Говорил он минуты две, но Николай Иванович из его слов ничего не понял. Потом старичок снял с себя пиджак, засучил рукава синей бумажной сорочки и стал ощупывать все тело Николая Ивановича. Нажав на грудь, старичок что-то спросил у него. Тот не понял, о чем его спрашивают, но отвечал на удачу «вуй». Старичок покачал головой, погрозил ему пальцем и вторично налег ладонью, но уж на живот, и снова что-то спросил. Николай Иванович опять ничего не понял, но для разнообразия отвечал «нон». Старичок опять покачал головой, снова погрозил ему пальцем, поклонился, протянул руку и проговорил:

– Cinq francs, monsieur…[213]

Пять франков были уплочены. Затем была взята теплая ванна.

Выходя из ванны, Николай Иванович призадумался. «Спрашивается, что же этот старикашка головой-то качал и пальцем мне грозил, когда щупал меня? – рассуждал он. – Должно быть, у меня что-нибудь внутри не в порядке. Чего-нибудь не хватает или что-нибудь с своего места сдвинулось. Надо будет у доктора Потрашова спросить».

Встретившись после ванны с женой, он сказал ей:

– А я перед ванной консультировался с здешним… черт его знает, кто он. Должно быть, доктор, что ли… Такой седенький маленький, и борода, как у козла.

– Что же он тебе сказал? – спросила жена.

– А кто ж его знает, что он сказал! Ведь он француз. Говорил много и говорил по-французски, так разве я могу понять? Но, должно быть, что-нибудь нехорошее, потому что качал головой и грозил мне пальцем. А у меня ничего не болит.

– Зачем же ты ему показывался? – улыбнулась супруга.

– Да думал, что уже так… заодно… потому что все показываются. Пускай, думаю, пять франков… уж куда ни шло.

– А вот я не показывалась.

– Да тебе и нельзя. Как же ты-то? Ведь он раздетого меня смотрел, раздетого донага. Смотрел и мял.

– Ничего не значит. Наверное, здесь…

– Что ты! Что ты, Глафира Семеновна! Какие слова! – воскликнул Николай Иванович.

– Постой… Дай мне договорить. Наверное, здесь есть и женщины-консультантки, если есть мужчины. Мужчина для мужчин, а женщина для дам.

– Ну так, так! А я уже думал… Да… Теперь уж я и кляну себя, что я к этому консультанту обратился, потому что он меня только в сомнение ввел. А пуще всего меня на это дело подбил дурак Оглотков. «Надо консультироваться, надо. Я трем здешним докторам показывался».

– А ты слушай Оглоткова, так он и не на то еще тебя подобьет, – заметила Глафира Семеновна.

– Главное, что мне хотелось узнать у этого консультанта, – это полезен ли будет для меня массаж и пассивная гимнастика, но я так и не спросил его, потому что не знал, как по-французски массаж и гимнастика называются, – продолжал Николай Иванович рассказывать жене.

– Г-м… Да так и называются по-французски, как по-русски. Массаж – массаж, гимнастика – гимнастика. Гимнастик пассив.

– Будто? А вот я не знал.

– Да ведь массаж и гимнастика и есть нерусские слова.

– Не знал, не знал. Конечно, если бы я знал, то спросил бы его. Ну а после его покачивания головой и помахивания пальцем – я уж и массаж и гимнастику к черту.

– Да не надо тебе, ничего этого не надо. Ведь ты будешь здесь пользоваться моционом, гуляя по Плажу и по городу, так какой же тебе массаж и гимнастика! Здесь я тебе ни спать после обеда не дам, ни особенно много сидеть. А мы будем гулять, гулять и гулять. Вот завтра воскресенье, так в Байонну поедем шоколад пить – и там будем гулять.

– Так-то оно так, но все-таки надо будет Потрашова спросить. Француз тоже ведь зря качать головой и грозить пальцем не станет, – стоял на своем супруг.

– Да спроси, уж если так очень хочешь. Посоветуйся с ним, – согласилась Глафира Семеновна. – Доктор Потрашов человек приятный и здесь нам очень нужный, так что поднести ему золотой за совет даже очень не мешает.

Супруги поднялись на Плаж. Николай Иванович ходил по Плажу расстроенный, кислый, как говорится, и искал доктора Потрашова, но Потрашова на Плаже не было. Он то и дело останавливался, щупал у себя печень, желудок, сердце, чтобы испытать, не колет ли ему куда-нибудь, и хотя ему нигде не кололо, но все-таки он не мог развеселиться и был сумрачен.

Около полудня на Плаже появился Оглотков в черных широчайших, засученных снизу брюках и белом пиджаке. Схватив Николая Ивановича за руку, он прошептал:

– Сзади меня приехавшая вчера знаменитая испанка идет. Испанка – наездница из цирка… Красавица… Занимайте скорей стулья на галерее около купанья… Она сейчас купаться будет… Занимайте. Я бегу взять бинокль у беньера, а то все бинокли расхватают.

И он бросился бежать вперед.

Супруги остановились, и Глафира Семеновна сказала:

– Надо будет посмотреть эту срамницу. Пойдем, займем скорей стулья. Авось хоть это тебя развеселит, а то из-за своей глупости ходишь, опустя нос на квинту.

Они повернули к галерее женских купален и заняли стулья. Мимо них прошел целый кортеж. Впереди всех с французским пожилым уже гусарским полковником под руку выступала красивая, рослая, смуглая брюнетка в светло-желтом платье, шляпке и перчатках, бравурно помахивая над своей головой желтым же раскрытым зонтиком, а сзади и с боков этой пары тянулись целой толпой рослые и маленькие мужчины, пожилые и молодые, подростки и совсем старые, с черными, рыжими и седыми бородами, бакенбардами или усами, с масляными улыбочками и как-то особенно эротически блещущими глазами. Глаза блистали даже у стариков. Встречные расступались перед красивой и статной испанкой. Наконец гусарский полковник довел ее до входа в раздевальные кабинеты, отнял свою руку и поклонился. Она кивнула ему с улыбкой и скрылась в коридоре. Толпа замерла на пороге. Все безмолвствовали. На лицах изобразилось томительное ожидание.

Зрелище это было интересное и пикантное, но и оно не могло развеселить Николая Ивановича. Он продолжал щупать у себя сердце и желудок и говорил жене:

– И ведь что удивительно: был совершенно я здоров, пока не показался этому старику, а теперь уж чувствую, что у меня в сердце