Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов

написан черновик знаменитого «теоретического» письма к Н. Н. Раевскому (№ 65), послужившего одновременно и литературной программой «Бориса Годунова» и выводом из работы над трагедией (№ 66). 17 августа Пушкин порадовал Жуковского: «Трагедия моя идет и думаю к зиме ее кончить». В конце сентября старший поэт ответил восторженно, уверяя, что Пушкин напишет такого «Годунова», что «у нас всех будет душа прыгать. Слава победит обстоятельства». 6 сентября Вяземский передавал свой разговор с историографом: «Карамзин очень доволен твоими трагическими занятиями… ‹…› Он говорит, что ты должен иметь в виду в начертании характера Борисова дикую смесь: набожности и преступных страстей. Он беспрестанно перечитывал Библию и искал в ней оправдания себе. Эта противоположность драматическая! Я советовал бы тебе прислать план трагедии Жуковскому для показания Карамзину, который мог бы тебе полезен быть в историческом отношении». Замученный бесплодными попытками друзей и родных хоть чем-то помочь ему и раздраженный нелепым предложением перебраться для лечения в Псков, Пушкин 15 сентября горько шутил в письме к Вяземскому: «В самом деле, не пойти ли мне в юродивые, авось буду блаженнее! Сегодня кончил я 2-ую часть моей трагедии – всех, думаю, будет четыре. Моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова! знаешь ее? Не говори, однако ж, этого никому. Благодарю тебя и за замечание Карамзина о характере Бориса. Оно мне очень пригодилось. Я смотрел на него с политической точки, не замечая поэтической его стороны: я его засажу за Евангелие, заставлю читать повесть об Ироде и тому подобное. Ты хочешь плана? возьми конец десятого и весь одиннадцатый том, вот тебе и план». Пушкин понимал, конечно, что «Борис…», где политики не меньше, чем истории, не может принести ему освобождение. 7 ноября он толковал об этом Вяземскому: «Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию – навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!». Он не мог знать, что царю, о котором упоминает, оставалось жить 12 дней.

В ответ на тревожные вопросы Жуковского о его здоровье Пушкин писал 6 октября: «Милый мой, посидим у моря, подождем погоды; я не умру; это невозможно; бог не захочет, чтоб «Годунов» со мною уничтожился. Дай срок: жадно принимаю твое пророчество; пусть трагедия искупит меня… но до трагедий ли нашему черствому веку?»

Погоды, если иметь в виду его освобождение, Пушкин меньше, чем через год дождался, но перед тем пришлось пережить опустошительную бурю и потерять многих друзей. Трагедия не «уничтожилась», но чтобы напечатать любимейшее сочинение, понадобилось шесть лет борьбы и ожидания, что в шесть раз почти превышает время работы автора над трагедией. Однако это уже иной рассказ, ему – свое место.

О своей работе над «Борисом Годуновым» Пушкин вспоминал: «Писанная мною в строгом уединении, вдали охлаждающего света, плод постоянного труда, трагедия сия доставила мне все, чем писателю насладиться дозволено: живое вдохновенное занятие, внутреннее убеждение, что мною употреблены были все усилия, наконец, одобрения малого числа людей избранных». Эти несколько слов, кажется, лучше всех иных свидетельств рассказывают о жизни Пушкина в Михайловском.

* * *

Существует ряд свидетельств о том, будто 10–12 декабря 1825 г. Пушкин собирался нелегально отправиться в Петербург. Легенда связывает с этим и документ (№ 79) о крепостных людях Осиповой, подписанный, как установили знатоки почерков, Пушкиным. Под видом Алексея Хохлова будто бы собирался путешествовать сам поэт. В легенду включается и рассказ о зловещих приметах (два зайца перебегали дорогу, поп встретился), якобы заставивших склонного к суеверию Пушкина отменить поездку. Уже Анненков трактовал ситуацию менее фантастично: «Приметы приметами, а известная осмотрительность Пушкина, наступавшая у него почасту за первым увлечением, играла тут тоже немаловажную роль. Она-то, вероятно, и повернула его назад, внушив ему мысль подождать более подробных известий об исходе петербургского дела». Что значит – «более подробных»? Возможно, Анненков знал что-то о письме Пущина, которое, как считается теперь, почти наверняка получил Пушкин в первых числах декабря. Потому и собрался в Петербург, если только это правда. «Своим приездом в столицу, – считал Μ. А. Цявловский, – поэт хотел поставить друзей своих перед совершившимся фактом его смелого «самоосвобождения», которое они (в первую очередь, конечно, Карамзин и Жуковский) должны были так или иначе «легализовать»». Однако полной ясности, а тем более единства взглядов пушкинистов насчет этой поездки нет. Как бы то ни было, точнее всех сказал Вяземский: «Хоть Пушкин и не принадлежал к заговору, но он жил и раскалялся в этой жгучей вулканической атмосфере». Узнал ли Пушкин от Пущина о тайном обществе во время их встречи 11 января? Каждый читатель волен трактовать текст записок Пущина (№ 23) и вычитывать из них ответ на этот вопрос. Исследователи, пожалуй, так к единому мнению не пришли до сих пор.

14 декабря 1825 г. Пушкин в Михайловском закончил «Графа Нулина» (№ 80). В тот же день в Петербурге произошло восстание декабристов, круто изменившее общественное сознание в России и определившее многое в творчестве и личной судьбе поэта. 17 или 18 декабря повар Осиповой, ездивший с поручениями барыни в столицу, досрочно вернулся в Тригорское насмерть перепуганный: в Петербурге бунт, всюду разъезды, караулы! До недавних пор считалось, что Пушкин чуть ли не в тот же день, понимая, что к нему могут нагрянуть жандармы, и опасаясь скомпрометировать друзей, сжег автобиографические записки. Последние исследования показывают, что, не поддавшись панике, он скорее всего сделал это несколько позже, в апреле – августе 1826 г., получив более подробные сведения о составе заговорщиков. 3 января 1826 г. Пушкин в Михайловском поставил последнюю точку в 4-й главе «Онегина». Неподалеку от Трилесья на Украине в этот день было потоплено в крови организованное Южным обществом восстание Черниговского полка. Давний знакомец Пушкина Μ. П. Бестужев-Рюмин был арестован прямо на поле сражения с оружием в руках. Арестованного конвоировал в Белую Церковь офицер Мариупольского полка Рокшанин. В дороге они разговаривали о… вольнодумных стихах Александра Пушкина. Николаю I доложили об этом во время следствия, он встревожился и повелел выяснить, что за человек Рокшанин. 5 апреля Бестужев-Рюмин в показаниях следственной комиссии заявил: «Вольнодумческих сочинений Пушкина и прочих столько по полкам, что нас это самих удивляло». Впоследствии он дополнил свои показания: «Между тем, везде слыхал стихи Пушкина, с восторгом читанные. Это все более и более укрепляло во мне либеральные мнения». Сослуживец Бестужева-Рюмина Μ. Μ. Свиридов подтверждает: «в бытность его (Бестужева-Рюмина) у меня точно хвалил сочинения Пушкина, читал наизусть под названием «Кинжал», написал оный собственною своею рукою, оставил у меня на столе в палатке…»

Однако еще до этого эпизода были другие, доказавшие, что имя Пушкина неотделимо от декабристов. Уже 17 декабря Николай I, самолично допрашивая Ивана Пущина, поинтересовался, посылал ли тот «своему родственнику» поэту Пушкину известие о готовящемся восстании. Пущин отвечал, что он «не родственник нашего великого национального поэта Пушкина, а товарищ его по Царскосельскому Лицею, что общеизвестно, что Пушкин, автор «Руслана и Людмилы», был всегда противником тайных обществ и заговоров. Не говорил ли он о первых, что они крысоловки, а о последних, что они похожи на те скороспелые плоды, которые выращиваются в теплицах и которые губят дерево, поглощая его соки». Правда, слова Пущина на допросе цитируются не буквально (их первоисточник – книга французского историка Поля Лакруа, выпущенная в 1865 г., но информаторы у Лакруа были надежные и смысл слов Пущина сомнению не подлежит). Тем временем еще до восстания Черниговского полка в Тульчине ведутся допросы, на которых выявляется, что многие декабристы сжигали в ожидании ареста крамольные стихи Пушкина. Впрочем, иные и не считали нужным уничтожать списки произведений Пушкина, известных буквально всем.

12 февраля декабрист прапорщик Бесчастнов отвечает на вопрос Следственного комитета, что товарищи предлагали ему читать «стихи сочинения Пушкина и других, постепенно разгорячавшие пылкое воображение». Еще более определенно утверждал другой декабрист: «Первые либеральные мысли заимствовал я ‹…› более от чтения вольных стихов господина Пушкина; я, признаюсь, был увлечен его