Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

членами, либо действовал без оглядки на них. В его распоряжении находились такие инструменты, о которых Столыпин не мог и мечтать: партийный аппарат, охватывавший всю страну, тайная полиция, далеко превосходившая царскую охранку в том, что касалось и численности персонала, и дозволенных методов, воодушевляющая идеология, нравственно оправдывавшая любые средства, и прирученный национализм наряду с наднациональной советской идентичностью, привязывавшей все народы бывшей Российской империи к режиму[1956].

Возможно, самое большое различие заключалось в том, что советский режим мобилизовал на свою поддержку массы населения. Макиавелли полагал, что государю следует ограничить или ликвидировать доступ к общественным пространствам — амфитеатрам и площадям, городским ратушам и залам, улицам и даже паркам, — но Сталин наводнил их людьми. Мощь его государства усиливали всевозможные массовые организации: партия и комсомол, армия и такие общественные организации, как «Осоавиахим», профсоюзы, занимавшиеся социальным обеспечением, — и все это складывалось во что-то вроде массового призывного общества[1957]. Кроме того, диктатор силой и лестью заставил служить государству и творческую интеллигенцию. Его режим активно использовал новое советское общество на всех уровнях идентичности и практик повседневной жизни, посредством которых люди становились частью системы[1958]. Население усваивало язык режима, его образ мысли и стили поведения. В свою очередь, новому советскому обществу были присущи различные чаяния, и Сталин проявлял внимание к уровню жизни, обеспечению потребительскими товарами, к развлечениям людей и к их чувству гордости. Казалось, что к середине 1930-х годов революция и сталинское руководство позволили великой стране занять свое законное место среди прочих держав, причем предполагалось, что она превосходит их и в нравственном, и в экономическом плане[1959]. «В Германии штыки не терроризируют людей, — похвалялся Гитлер весной 1936 года. — У нас правительство опирается на доверие всего народа… Меня никто не навязывал этому народу. Я вышел из народа, я остался с народом, и я вернулся к народу. Я горжусь тем, что не знаю в мире ни одного политика, который бы с большим правом, чем я, мог сказать, что он представляет свой народ»[1960]. Точно так же и Сталин той же весной 1936 года похвалялся в разговоре с Роем Говардом, что в СССР существует «подлинно народная система, сложившаяся в толще народа»[1961].

Сталин импровизировал на пути к воплощению современной авторитарной мечты: вовлечение масс в политику без наделения их властью. Динамичная массовая политика и заявленные чаяния авторитарных режимов заставили демократические великие державы Европы уйти в оборону. Особенно остро стояла дилемма во Франции. Опасаясь возрождавшейся немецкой мощи, она заключила пакт с коммунистическим СССР, но ее готовность к этому шагу основывалась именно на том, что к пакту не прилагалось военного соглашения, наряду с отчаянным желанием углубить сотрудничество с Англией, а также умиротворить Италию и добиться маргинализации французских коммунистов[1962]. В итоге Англия проявила желание дать на континенте те гарантии, которые во Франции считались краеугольным камнем, из сомнительных французских попыток задобрить обидчивого Муссолини ничего не выходило, а Французская коммунистическая партия становилась серьезной силой, весной 1936 года получив более 15 % голосов и 72 места в парламенте (по сравнению с 8 % и 10 местами четырьмя годами ранее). Все это подрывало и без того невысокую готовность Франции соблюдать договор с Москвой.

Не менее серьезная дилемма стояла и перед Сталиным. Подозревая империалистические Англию и Францию в намерении вдохнуть новую жизнь в антисоветский фронт и склонить соседей СССР к нападению на него, он старался нейтрализовать Польшу и привлечь на свою сторону Германию, с тем чтобы они не стали участницами пугавшей его антисоветской коалиции. На его восточном фланге Япония захватила советскую сферу влияния в Маньчжурии и оккупировала другие области на севере Китая, непосредственно угрожая советской территории. Все это побудило его сделать выбор в пользу откровенной милитаризации, членства в Лиге Наций, участия Коминтерна в антифашистском фронте и пактов о взаимной помощи с Францией и союзной ей Чехословакией. Однако Сталин, как и подданный царя, консерватор и германофил Петр Дурново, сомневался в мудрости такой ориентации. Он не оставлял попыток сближения с нацистской Германией с целью приобретения передовой техники, а также предотвращения широкой антисоветской коалиции. Впрочем, Гитлер все чаще называл Советский Союз в качестве своей главной мишени. Перед Сталиным стоял выбор: воспрепятствовать продвижению Германии и Японии к советским рубежам либо отклонить его в другую сторону посредством союза, предусматривающего жесткие военные обязательства; каким-то образом договориться (путем заключения пактов о ненападении); или же в одиночку воевать с Германией и Японией, причем, возможно, одновременно с обеими, получив кошмар войны на два фронта, с которым не приходилось сталкиваться царям[1963].

Кульминацией стародавних попыток России создать сильное государство, сравняться с вечно превосходящим Западом уже в который раз стало единовластное правление. Во главе страны встала удивительная личность — человек глубоких марксистско-ленинских убеждений и обладатель железной воли, при этом терзаемый гипотетическим «Завещанием» Ленина с призывами к его отставке, и внутренней оппозицией, не желавшей простить ему такое вопиющее деяние, как насильственная коллективизация и раскулачивание. За первую половину 1936 года было арестовано не менее 5 тысяч «троцкистов» и «зиновьевцев» (по сравнению с 631 за весь 1934 год). Еще до конца года это число достигло 23 279 человек[1964]. И это было только начало. Зацикленность на бывших оппозиционерах, и в первую очередь на Троцком, понемногу охватывала всю страну. Внешнеполитические дилеммы не были причиной этой охоты на ведьм, но они усугубляли ее. Было ли способно новое воплощение большевизма в лице Сталина дать ответ на суровые вызовы, поставленные историей перед Россией, которые наряду с антикапитализмом и эпохой масс породили и его, и его подражателей?

Часть II. Террор как искусство властвовать

Поймут ли все это будущие поколения? Поймут ли они, что творится? Ужасно проходить через это.

Александра Коллонтай, посол СССР в Швеции, заметки, написанные на европейском курорте на листке почтовой бумаги из отеля, 25.03.1938[1965]

Джозеф Кэмпбелл в своей книге «Тысячеликий герой» дает косвенное истолкование того архетипа мировых мифов, который пропагандисты советского режима намного ранее использовали применительно к Сталину: скромное происхождение (человек из народа), призвание к великим делам во имя народа, демонстрация обособленности (борьба с драконами, то есть с партийной оппозицией), неудача на грани полного поражения (сопротивление коллективизации со стороны крестьян и партии), мистическое возвращение стойкости и мужества, вылившееся в триумфальную победу («съезд победителей», создание великой социалистической державы)[1966]. В то время как советские агиографы наперегонки рисовали Сталина именно