Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

Ялты М. К. напрямую обратился к Горькому с просьбой написать воспоминания о писателе-этнографе В. С. Арефьеве и «осчастливить» «Сибирскую живую старину» «таким чудесным подарком»[25]. Горький откликнулся и прислал в марте 1929 г. заметку, сопроводив ее лестным отзывом о книге «Сказки из разных мест Сибири» («…чрезвычайно интересная! Жалею, что мало занимался этнографией и фольклором. Завидую Вам»[26]). 24 апреля 1929 г. М. К. благодарит Горького и, в частности, пишет:

Увы, далеко не все так относятся у нас к работе фольклориста, – в особенности на местах, да еще в таких далеких, где я обычно живу. <…> Как было бы хорошо, если б Вы поставили тему о значении подобного рода работ – в печати и тем привлекли бы общественное внимание к работе фольклористов[27].

О том же просил Горького и С. Ф. Ольденбург. Сообщая писателю 2 апреля 1929 г. о «травле местных мракобесов», направленной против сборника «Сказки из разных мест Сибири», Ольденбург надеялся на его публичное выступление в поддержку Азадовского (чья фамилия была названа в его обращении к Горькому):

Если бы Вы написали для «Известий» небольшую заметку об этой книге, сразу был бы положен конец этим недостойным нападкам. Это было бы полезно и для всех тех, кто считает сказку пустой забавой и не понимает, что ее изучение имеет большое научное значение[28].

Отклик писателя на это обращение Ольденбурга неизвестен; статья в «Известиях» не появилась.

Через три месяца М. К. вновь обращается к Горькому – с просьбой о личной встрече. Приводим это письмо полностью:

8/VII 1929

Глубокоуважаемый Алексей Максимович,

Мне очень хотелось бы до своего отъезда в Сибирь побеседовать с Вами. Если б Вы нашли для меня минут 20–30, я был бы очень признателен Вам.

Сейчас нахожусь в Детском Селе, куда прошу и сообщить мне тот или иной ответ.

С искренним уважением

М. Азадовский.

Детское Село.

Ул. Революции 14, кв. 2

Марку Константиновичу Азадовскому[29].

Ответа, и тем более «беседы», судя по всему, не последовало. В своей «памятке» 1948 г. М. К. подтверждает: «Личных встреч у меня с Горьким не было»[30]. Бытовало, однако, и другое мнение. «Где Вы повстречались с Горьким?» – интересовался, например, Г. С. Виноградов 29 марта 1929 г.[31]

Сдвоенный выпуск (8–9) увидел свет – после почти двухлетнего перерыва! – в конце декабря 1929-го – первых числах января 1930 г. «На днях вышел VIII–IX том „Сибирской Живой Старины“, вероятно, последний – сообщал М. К. в письме к Ольденбургу. – Через несколько дней Вы его, конечно, уже получите. Но вообще, этнографическая работа замерла совершенно. О каких-нибудь крупных изданиях и мечтать не приходится»[32].

Этот сдвоенный том заметно отличается от предыдущих; в нем трудно найти общую концепцию, единый замысел. Виноградов вынужден был учитывать в первую очередь «проходимость» материалов и потому ограничивал себя в выборе статей и авторов. Бросается в глаза почти полное отсутствие фольклорных материалов. «К сожалению, в этом томе, – сетовал М. К. в письме к И. Поливке 25 января 1930 г., – очень мало материалов по фольклору и совсем нет ничего по сказке. В следующих томах, если они вообще будут, материалов по фольклору можно ожидать еще в меньшем количестве»[33].

Как будто предчувствуя, что выпуск 8–9 окажется последним, редакторы завершили его библиографией, посвященной «Сибирской живой старине» за все время ее существования. Отражая историю издания, сумевшего за несколько лет осветить разнообразные аспекты народной жизни Восточной Сибири, публикация иркутского библиографа Надежды Самуиловны Бер (1887–1950) логически подводила итог почти семилетней деятельности «Сибирской живой старины».

На последний выпуск журнала известен лишь один отклик, в целом весьма критический. В сущности, рецензия С. П. Толстова[34] затрагивает не столько последний, сколько седьмой выпуск, в особенности работы Козьмина и Виноградова. Так, в статье Козьмина «Хозяйство и народность»[35] рецензент увидел «почти полное игнорирование марксистских методов анализа», а в работе Виноградова «Детские игровые прелюдии» – «отсутствие социального анализа и почти полное игнорирование материала, отражающего социальную борьбу в детской среде…»[36]. В отношении же выпуска 8–9 Толстов, подводя итоги и отдавая должное «крепкому исследовательскому активу», сумевшему осуществить «научное этнографическое издание, не уступающее московским и ленинградским», тем не менее делал жесткий вывод:

…журнал настоятельно нуждается в авторитетном марксистском руководстве, от него можно и нужно требовать более быстрых темпов перехода на работу по обслуживанию актуальных потребностей хозяйственного, культурного и национального строительства в Сибирском крае[37].

Подводя итог семилетнему изданию «Сибирской живой старины», нельзя не отметить слаженной работы обоих редакторов, скрепленной их приятельскими отношениями. «…Испытываю радость при мысли, – писал Виноградов еще в конце 1927 г. (из Ленинграда в Иркутск), – что несколько лет вместе работали, делили труды и дни, что переплели наши биографии, что имеем прочное свидетельство дружеских отношений и совместной работы. Спасибо Вам за все доброе!..» (59–36; 52). Нельзя также не видеть энергичной, порой самоотверженной деятельности М. К., направленной на привлечение новых авторов, изыскание средств для продолжения журнала, хлопоты по его распространению и т. д. Думается, что без личных связей и организаторских талантов М. К. издание прекратилось бы значительно раньше. Странным и сугубо предвзятым представляется в этой связи свидетельство М. В. Муратова, резко противопоставившего «подлинного ученого» Г. С. Виноградова «предприимчивому» и «напористому» Азадовскому. В письме к Т. В. Инешиной[38] от 30 января 1946 г. Муратов изложил историю «Сибирской живой старины» следующим образом:

…мы начали вдвоем с ним <Г. С. Виноградовым> подготавливать выпуск этнографического сборника при Географическом обществе. У меня уже в то время был некоторый издательский опыт, и я этим воспользовался <…> взяв на себя всю организационную работу – переговоры с типографией, поиски бумаги и т. д. Наш первый выпуск сборника был уже почти готов к сдаче в типографию (а м<ожет> б<ыть>, уже и сдан частично), <когда> приехал из Читы М. К. Азадовский. Он предложил назвать этот сборник «Сибирская живая старина» и присоединился к нам в качестве третьего редактора. А после выхода первого выпуска, летом 1923 года, я уехал из Иркутска в Москву и не вернулся обратно. Вся дальнейшая работа по выпуску «Сибирской живой старины» велась уже без меня М. К. Азадовским и Георгием Семеновичем. Получилось очень полезное сочетание. Г<еоргий> С<еменович> делал оригинальные по замыслу и новые по материалам работы, мог прекрасно оценить по существу