Цыган - Анатолий Вениаминович Калинин

class="p1">И она решилась. Постояв около Будулая, который спокойно спал на диване, откинув назад голову, она надела теплую плюшевую кофту и платок и, стараясь не скрипнуть дверью, выскользнула на улицу. Ничего не должно было случиться за тот, самое большее, час, пока она будет находиться в отлучке.

Ей бы, пожалуй, и часа не потребовалось, если б не тревога о Макарьевне, которая, скорее всего, теперь тоже нуждалась в ее помощи. Лежит, должно быть, старуха со своим радикулитом, и ни одной живой души нет рядом с ней. На клиентов ее надеяться не приходилось. Им бы только прикорнуть накоротке в тепле, запить хороший сытный завтрак бражкой, несмотря на все запреты ГАИ, и опять в путь.

Макарьевна и правда лежала на своей высокой деревянной кровати одна-одинешенька, сложив руки на животе. Но когда исполненная глубочайшего сочувствия Шелоро, всматриваясь, наклонилась над ней, неописуемая злость обуяла ее. Знакомый кисло-сладкий душок ударил ей в лицо. За многие годы семейной жизни она, слава богу, нанюхалась его. Егор приучил. Теперь ей достаточно было лишь перевести свой взгляд на стол, на котором стояли три порожние бутылки и три граненых стакана, чтобы у нее уже не осталось сомнений.

Видно, среди клиентов Макарьевны оказались на этот раз такие обходительно-настойчивые, что старуха не сумела устоять перед их уговорами разделить с ними ужин. То ли желая посмеяться над хозяйкой придорожной корчмы, то ли просто от широкой души, они упоили ее со вчерашнего вечера так, что она и теперь еще никак не может очнуться.

Шелоро чуть не задохнулась от ярости. Разгулялась старая хрычовка, позабыв обо всем на свете. Вон сколько и сала, и домашней колбасы, и всяких солений понаволокла на стол из кладовок и погребов. А так ни одного огурчика не выпустит без копейки из своих цепких пальцев.

Шелоро потрясла ее за плечо. Только на один миг Макарьевна выкатила на нее из-под сумчатых век свои оловянные глазки и, почмокав губами, снова смежила их.

А потом будет неделю хвататься за свой радикулит. И Шелоро без смены за нее у постели этого идейного Будулая дежурь. Как будто у нее своей семьи нет. Очень просто, если некормленый, немытый и вообще запущенный ею за это время Егор даст ей развод. И будет прав. Какой другой муж столько будет терпеть! Всему бывает предел.

Но перед уходом Шелоро все-таки брезгливо закрыла старухе лицо марлечкой от мух, которые и в это зимнее время стадами ползали по всем столам в натопленной хате и назойливо жужжали, как мелкий густой дождь.

Михаил уже совсем было пал духом, не зная, как растопить каменное отчаяние Насти, когда с неожиданной стороны пришла помощь. В начале третьей недели пребывания ее в роддоме, заехав к ней на обратном пути из поездки на Сальский элеватор за овсом для конематок, он нашел ее не такой, как обычно. Она встретила его не так, как в прежние дни, едва выглядывая из окна палаты на втором этаже роддома, а сама раскрыв обе половинки рамы. Михаил сразу же снизу предостерег ее:

– Закрой окно! Еще не хватало тебе застудиться здесь.

Но она лишь стянула рукой на груди байковый синий халат.

– Нет, Миша, это мне сам главврач приказал дышать свежим воздухом. – Она с жалостью оглядела сверху Михаила. – Бедный, как же ты похудел за эти дни. Ты бы хоть через день заезжал ко мне, а можно и вообще реже. Я на той неделе отпрашиваться домой буду.

Михаил и обрадовался, и испугался. Обрадовался тому, что она вдруг явно повеселела, и испугался тут же промелькнувшей мысли, что ее ожидает дома.

– Не спеши, Настя, как бы хуже не сделать.

Она вымученно улыбнулась:

– Хуже, Миша, уже не может быть.

Но он уже твердо решил всеми средствами воспрепятствовать ее намерению.

– Нет, нет, пока еще нельзя.

Она взмахнула бровями:

– Почему? Не век же мне тут лежать? Надо и в палате место освобождать.

Лихорадочно соображая, как ему надо будет поступить в дальнейшем, Михаил уже составил себе план обязательно улучить момент, чтобы незаметно от Насти встретиться с главврачом и во что бы то ни стало уговорить его подольше задержать ее в роддоме. Даже если для этого и пришлось бы посвятить его в то, во что Михаил никого не хотел посвящать.

– А разве ты уже не одна лежишь?

Он знал, что после операции ее по распоряжению главврача одну поместили в двухместную палату.

Настя зачем-то оглянулась в палату и побольше высунулась из окна, стягивая на груди халат.

– Ночью новенькую положили.

Михаилу захотелось уточнить:

– Она… уже?

Снова быстро оглядываясь, Настя приложила палец к губам.

– Я к тебе завтра во двор выйду. – И тут же с преувеличенным оживлением она перевела разговор на другое: – Ты там, должно быть, и в столовую не успеваешь. На сухой паек перешел.

– Нет, успеваю.

– Ну тогда докладывай мне, как положено, по порядку. – Она приготовилась загибать пальцы. – Сегодня на первое у вас что было?

Окончательно сбитый с толку столь резкой переменой в ее настроении, Михаил послушно ответил:

– Котлеты.

– Ну допустим. – Настя загнула один палец. – А на второе?

– Сырники, – храбро продолжал Михаил, зная, что если он вынужденно и врет ей, то лишь наполовину. Не успевая по утрам в столовую, он и сегодня, как всегда, брал с собой в рейс то, что наготовили для него Шелоро с Макарьевной. На этот раз они действительно уложили ему с вечера на дорогу котлеты и сырники.

– Будем считать, два. – Настя загнула второй палец. – А на третье небось скажешь компот?

– Нет, – включаясь в игру, ответил Михаил, – кофе.

Он твердо выдержал ее взгляд. Уже перед роддомом он, борясь с дремотой, отвинтил пробку в своем термосе и прямо из горлышка с наслаждением допил остаток почти уже совсем остывшего кофе, заваренного для него Шелоро по рецепту знакомой ростовской цыганки. И он готов был теперь ответить на все вопросы Насти. Пусть она загибает все свои десять пальцев, только опять бы не вернулось к ней это безысходное отчаяние, которое уже начало передаваться и ему.

Но она не стала загибать очередной палец, а погрозила ему из окна со второго этажа роддома.

– Смотри, Михаил, вернусь и специально зайду к Надежде Федоровне в столовую, чтобы вывести тебя на чистую воду. Будут тебе и котлеты, будет и кофе.

Глаза у нее смеялись. Теперь уже Михаил не сомневался, что она окончательно на пути к выздоровлению. Иначе чем можно было объяснить эту ее веселость?

На всем пути от