Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

и гражданский процесс; был профессор Оскар Бюлов, творец новой теории в науке гражданского судопроизводства, поднявшей ее до высоты не прикладной, а теоретической дисциплины; был профессор Зомм, лучший знаток германского права вообще. В Лейпциге функционировал юридический семинарий, во главе которого стояли Биндинг, Вах и Бюлов. Семинарий был снабжен превосходной вспомогательной библиотекой для студентов. Миновать этот университет молодому юристу, готовящемуся к ученой карьере, было бы непростительно. По начертанной раньше, до поездки, программе я имел, прожив два семестра в Гейдельберге, в распоряжении для немецких университетов лишь один еще семестр, так как решил последнее полугодие из двух лет заграничной подготовки посвятить слушанию лекций в каком-либо из французских университетов. В Лейпциге пришлось как бы нагнать то, что упущено было в Гейдельберге, и в особенности осуществить мое намерение слушать лекции и по гражданскому праву. Мне не хотелось упустить случая поучиться у всех названных знаменитостей. Оказалось, что пришлось в утренние и вечерние часы слушать ежедневно не менее семи лекций и, кроме того, участвовать в работах семинария под руководством Биндинга, Ваха и Бюлова. Семестр в Лейпциге был для меня страдной порой. К счастью, здоровье жены поправилось, и я мог целиком отдаться своим факультетским работам. Особенно плодотворны были занятия в семинарии. У Биндинга участники семинария должны были разрешать сложные казусы из уголовной практики и излагать свои решения с мотивами на письме. Письменные работы просматривались профессором, и каждую работу Биндинг снабжал своими замечаниями, а затем в условленный час давал свое разрешение казуса. С поразительным вниманием относился он ко всем ошибкам, допущенным в работах слушателей, подробно разъясняя, в чем они заключаются и как таких ошибок избегать впоследствии. У профессора Бюлова в семинарии приходилось, кроме того, давать перевод и толкование отрывков из Пандектов[197] (Corpus Juris). С особенным интересом я отнесся к этим работам. Они мне давали возможность прилагать методы, усвоенные в детстве при изучении Талмуда. Каждая работа наполняла почти целую тетрадь, в которой я подробно останавливайся на положениях данного отрывка, сравнивал его с отрывками из других мест, выяснял противоречия, сближал положения римских юристов, сводя их к одному знаменателю. Бюлов относился к моим работам с большим интересом, усердно их рецензировал, давая каждый раз лестные отзывы. В работах под руководством профессора Ваха приходилось составлять судебные бумаги по казусам о спорах по имущественным сделкам. Семинарий, таким образом, не был фабрикой теоретического знания, а действительно давал подготовку для предстоящей практической деятельности юристов, в отличие от так называемых практических занятий на наших факультетах, заключающихся в чтении рефератов на отвлеченные темы. Я могу утверждать, что один семестр в Лейпциге в моем юридическом образовании значил больше, чем все четыре года прохождения курса в Петербурге с прибавкой даже двух семестров, проведенных в Гейдельберге.

В Лейпциге пришлось иметь встречи, которые нельзя не отметить. Мы жили в одной квартире с итальянцем Ферручио Бузони, молодым музыкантом-пианистом и начинающим композитором. Это был обаятельный собеседник и редко образованный человек. Бузони впоследствии был приглашен профессором в Петербургскую консерваторию, затем директором консерватории в Гельсингфорсе и стал одним из знаменитейших концертантов и композиторов. Мы с ним проводили ночи в интересной беседе, и особенно ценила его общество как музыканта моя жена, усиленно занимавшаяся в Лейпциге музыкой. Мы с Бузони подружились и с большим волнением ожидали вечера в знаменитом лейпцигском Гевандгаузе[198], когда Бузони в первый раз дирижировал оркестром, исполнявшим его произведение.

В Лейпциге я познакомился с Соломоном Манделькерном, бывшим помощником общественного раввина в Одессе, автором знаменитых Конкорданций[199]. На этом поразительном человеке стоит остановиться. Я с ним познакомился в Кружке славянских студентов в Лейпциге, имевшем особое помещение. Там сходились русские студенты и проводили время в чтении, в беседах; иногда устраивались музыкальные вечера. Среди русских студентов вращался человек невысокого роста, с наружностью типа ремесленника, но с поразительно выдающимся лбом, под которым светились блестевшие ярким, перебегающим светом серые глаза. Это был Манделькерн. Я слышал о нем еще в Петербурге, по поводу его знаменитого процесса с редактором «Гамелица» Цедербаумом[200]. В Петербурге ходили разные пересуды о Манделькерне, вообще мало для него благоприятные. Познакомившись с ним, я отнесся к нему с некоторым недоверием, но вскоре был поражен прямо невероятными, превосходившими всякий предел воображения умственными его способностями. Мы в названном кружке проделывали опыты над его памятью: прочитывались целые страницы логарифмов, сухие шестизначные числа, и через некоторое время Манделькерн нам повторял эти числа, не впадая ни разу в ошибку. Ближе познакомившись с ним, я увидел, что нет еврейской книги, которой был Манделькерн не читал, из которой не запомнил бы отдельных выражений и не мог бы указать страницы, где эти выражения попадаются. Он обладал безбрежным морем знаний. Его трудолюбие и трудоспособность не имели границ. Работать подряд 48 часов было для него обычным делом. Он мог проводить неделю без сна за умственным трудом. Такого знатока Талмуда я не встречал до него. Он превосходил в этом отношении даже Моего детского учителя Чарного, о котором я упоминал раньше. В то время он был занят составлением изданных впоследствии и создавших ему бессмертное имя Конкорданций на латинском языке. В то же время он был занят изучением испанского языка. Способ изучения нового языка был у него особенно интересен: прочитав сначала грамматику нового языка на доступном ему языке, он затем прочитывал от первой до последней страницы словарь и через короткое время оказывался знатоком нового языка, на котором мог свободно писать с соблюдением самых тонких нюансов. В этот период Манделькерн особенно увлекался спиритизмом. Он был сотрудником аксаковского спиритического журнала[201], считался одним из самых больших авторитетов в области спиритизма. Он знал наперечет всех медиумов и отличительные их признаки, знал всех «духов», бывших в «сношениях» с этими медиумами. Увлечение спиритизмом у Манделькерна доходило до мании. Его рассказы о проделанных спиритических опытах были необычайны. Некоторые из них были настолько невероятны, что он сам призывал в свидетельницы, как очевидицу, свою жену, женщину высокообразованную и переносившую чудачества своего мужа с необыкновенной снисходительностью. Не было той брошюры по спиритизму, которой Манделькерн не знал бы… Он состоял при Лейпцигском суде присяжным переводчиком с русского языка, впрочем, почти там ненужным. Главным его занятием было издание русских учебников и словарей на немецком языке. Его невероятно эксплуатировали разные издатели, оплачивая его колоссальный труд буквально грошами. В практической жизни Манделькерн был совершенным ребенком. Жена, отпуская его по утрам, выдавала ему только 10 пфеннигов на покупку сигары, ибо хранителем