Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев

лоск, слышится неуемная никчемная сила русского удальца-атамана (он и есть атаман партии, ее мистический, а не практически-организационный глава), которой бы по Волгам да по Сибирям разметываться, а не на арене парламентско-политических казематов игроком заделаться. И что ему мелкие женщины Лебядкины иль Елизаветы? Он за борт ее бросает в набежавшую волну. И себя туда же.

Этот, хтонический пласт персонажей – полюс Огне-Камню = Олимпу, его социальной, созидательно-организующей цивилизаторской Зевесовой работе. Он – сверхсоциален и трансцендентен. И самая многосмысленная непонятность принадлежит героям этого плана – сфинксы они. А сфинкс – льво-дева: хтоничен, как женщина, и в то же время солнечен (лев). В нем в одной плоти сошлись ясное и черное солнце. И персонажи эти гуляют по роману средь нравственно-метафизических проблем, что мучают еще человеков, вроде Раскольникова, Шатова иль даже Кириллова, – как Крокодил Чуковского по улицам Петрограда. Для них нет нравственно-метафизических проблем, ибо они сами – сплошная метафизика и сплотившаяся трансценденция. В них – додуховное состояние Целого, синкретическое, до распадения на материю и дух. Хотя они и рассуждают иногда, но так, левой ногой, играючи, для них проблем нет; это все бирюльки в сравнении с той атлантовой тяжестью бытия, что им выносить приходится. Кронос ведь поболее да поглубже Зевеса и более его ведун, ибо тот только огнесвет ведает, а этот нюхом чует вещество, матерью и многое, что неисповедимо рассудком и зачисляется им по ведомству «иррационального». И от слизи – жизнь, как здоровая грязь в «Что делать?» Чернышевского (хотя гнилая грязь, может, еще более метафизична и жизнеродна).

Так что, пожалуй, Федор и Петр, Крон-Хтон и Камень-Кесарь не могут противостоять друг другу, ибо принадлежат разным уровням, состояниям Целого. Федор сопряжен с эоном титанов, и под ним Хаос шевелится и пульсирует его протоплазма. Им, Петру и Федору, взаимно нет друг до друга дела, они, лишь косясь, друг на друга поглядывают[78]. И недаром Федор Достоевский свое имя, т. е. имя Бога-Творца мира своих героев, даровал именно отцу Карамазову, тем самым наиболее приблизив его к самому центру Психо-Космо-Логоса на его достославный лад (церковнославянский префикс досто-, как и препо-, означает превосходную степень качества, суть приставки для эпитетов божества). А что Ставрогин – того же уровня существо, что и Федор Павлович, который в перспективе Зосима, и в том сюжетном обороте проступает, когда он идет на исповедь к Тихону, т. е. только этот может его понять, у них общий язык, ибо одноуровневы они. Ведь даже Иван Карамазов в разговоре с Зосимой – дитя, сосунок, не на равных. А Ставрогин может на равных, ибо не рассудочно лишь грешит, как Иван – сухонький, чистенький, так что его, для полноты осуществления этой потенции в Космосе Достоевского, понадобилось оросить, осырить Смердяковым, – но согрешил по живому и задел бытие за живое.

В романных мирах слой хтонических как жизнеродность, как первое темное влажное небо первичных космических вод, небо Варуны – Урана, облегает пространство всех последующих сюжетов, персонажей, светил, воз-духов и их ношений = отношений, конфликтов-аффектов, которые, кесари и светры, – все внутри первых находятся и совершаются. Во всяком случае, это – силовое поле, откуда волны, пульсация сил и поползновений, завод и затея всех сюжетов в романах: от Ставрогина – катаклизм «Бесов», от Федора Павловича – миро, которым мазана карамазовщина и по составу, и по динамике: в нем узел всех их страстей, поползновений и соблазнов. От Версилова – Подросток, и весь его мир и план внутри версиловского завода располагается, им предопределен. И Свидригайлов предстает перед Раскольниковым как, некое допотопное диво, на которое этот, как гуси на гром, приподымает голову, куда ему приходит: «А ведь Свидригайлов – тоже выход…» Еще бы! В такие глубины и пространства, которые сухому девственнику старообрядцу-диакону и не снились.

Так может быть представлен Космос Достоевского[79]. Но по завершении этого дела видишь, что при таком подходе провалилась куда-то вся нравственная и духовная проблематика – не улавливается им, наверное, так же, как в сфере Кантова теоретического разума, прикосновенного лишь к природе и необходимости, – неисповедима остается свобода воли и этика, личность и «я». И это – загвоздка для сведения концов с концами в дальнейшем обдумывании и проникновении в Целое Психо-Космо-Логоса, из которого здесь отщеплен лишь Космос.

Примечания

1

Монтескье Ш. Л. Избранные произведения. М.: Госполитиздат, 1955. С. 393, 395, 394.

2

В самом деле: теоретический разум = власть законодательная, практический = исполнительная, способность суждения = судебная.

3

Горнфельд А. Как работали Гёте, Шиллер и Гейне. М.: МИР, 1933. С. 87.

4

Rosenstock-Huessy E. Out of Revolution. Argo Books. Norwich, Vt. 1969. Р. 326–327.

5

Био Ж. Б. Биография Ньютона. М., 1969. С. 5.

6

Ньютон. Математические начала натуральной философии // Крылов А. Н. Собрание трудов. Т. 7. М.; Л., 1936. С. 1.

7

Ньютон. Математические начала натуральной философии. С. 3.

8

Крылов А. Н. Собрание трудов. т. 7. М.; Л., 1936. С. 25.

9

Там же.

10

Стейнбек Дж. Путешествие с Чарли в поисках Америки. М.: Прогресс, 1965. С. 102–105.

11

Selected poems and letters of Emily Dickinson. Anchor edition. N. Y., 1959. P. 19.

12

Hilton C. By my Guest. Prentice Hall Press. N. Y., 1987. P. 56–57.

13

Мелвилл Г. Моби Дик. М., 1961. С. 765–766.

14

Цит. по: Авинери Ш. Основные направления в еврейской политической мысли. Иерусалим: Библиотека Алия, 1985. С. 238–239.

15

Это, конечно, – «экономия», но в греческом первослове два корня: «ойкос» = дом, двор, хозяйство – и «номос» = Закон. Чтобы внять это, сознание слушателя-читателя должно не проскочить слово, как знакомое, а споткнуться об него.

16

Шолом-Алейхем. Блуждающие звезды. Минск, 1960. С. 270.

17

Василевска Д., Каролак Ст. Учебник польского языка. Варшава, 1954. С. 70.

18

Цит. по: Мицкевич А. Собр. соч. М., 1955. Т. 4. С. 277.

19

Хотя по пословице: