Земляки - Павел Александрович Гельбак

«Представители Антанты явились засвидетельствовать свою политическую лояльность. Их настроение чрезвычайно доброжелательно и, пожалуй, даже восторженно по отношению к успехам завоеваний революции».

Муравьев зло посмотрел на длинноносого в очках. Как он мог поддаться на уговоры подобного человека, поставить на карту свою карьеру. И о переговорах с Масариком узнал Дзержинский, и содержание охранной грамоты ему стало известно. Ленин не поддался сладостному обману, не поверил в «лояльность Антанты». И что же произошло? Советчики, крикуны остались в стороне, а герой разгрома Корнилова и Каледина оказался в подвале киевского чека. Тогда еще не было военконтроля. Пришлось бы объясняться с самим Дзержинским, что не входило в планы Муравьева. Правда, на выручку пришла все та же Мария Спиридонова. Она призвала на помощь Троцкого. Он решительно вмешался и вызволил из тюрьмы, направил на Восточный фронт. Михаил Муравьев даже наедине с собой не любил вспоминать то, что произошло в Киеве. Особенно было неприятно, что чекисты обвиняли его не столько в связях с Масариком, превышении своих полномочий при переговорах с ним, обмане правительства, сколько в мародерстве, грабежах населения, насилиях. Конечно, он сам не насиловал девиц и не грабил квартир, но черт его попутал… Он не только не препятствовал разбою, учиненному его войсками в Киеве, но и сам кое-чем поживился из награбленного.

Левые эсеры помогли замять это неприятное дело. Всех, кто вспоминал о киевском инциденте, обзывали клеветниками, злопыхателями.

Мария Спиридонова — мастерица произносить зажигательные речи. Она и ее подручные произвели подполковника Михаила Муравьева в чин полковника, окрестили красным Гарибальди, до небес вознесли его полководческий гений. И все-таки Муравьев помнил, как дрожал на допросах в киевской чека, как поклялся себе в тюремной камере, что никогда больше не поддастся на сладкие речи левых эсеров. Да, тогда, сразу после Октября, не разобравшись как следует в событиях, он поверил Марии Спиридоновой, решил почему-то, что за ней будущее, что, следуя за ней, быстрее дорвется до неограниченной власти. Но власть остается у большевиков. Ссориться с ними нет резона. Теперь он будет поступать только так, как сам посчитает нужным. Приезд нового эмиссара Спиридоновой вызвал раздражение.

— Ну?! — бросил коротко, как ударил хлыстом.

— Обстоятельства чрезвычайные, товарищ главком, назревают великие события…

— Борис Станиславович, ваше появление в моем штабе по меньшей мере глупость, если не предательство. Удивляюсь, такой опытный конспиратор, как Спиридонова, посылает вас в Казань. Да вы что, задались целью меня дискредитировать? Мне и так житья нет от членов Реввоенсовета. Вы же знаете, каких правоверных комиссаров после Киева приставили ко мне большевики. Во все дыры они пихают своих людей, словно петлю набросили мне на шею, а вы являетесь в штаб и чванливо сообщаете адъютанту, что прибыли по поручению ЦК партии левых эсеров. Что же мне, арестовать вас прикажете?

Борис Станиславович побледнел, торопливо стал объяснять, что наступил решающий час. Пришло время действовать. Скоро они, левые эсеры, станут у власти в революционной России. Успех задуманного во многом зависит и от решительности, мужества Муравьева. Мария Спиридонова на него рассчитывает. Только поэтому она и послала его, известного теоретика партии, в помощь главкому, чтобы в нужную минуту оказать ему надежную поддержку.

— Как в Киеве! — буркнул Муравьев.

— Я прислан вас познакомить с постановлением нашего Цека, которое нельзя было доверить почте, дипкурьерам. Центральный Комитет признал необходимым в самый короткий срок положить конец так называемой «мирной передышке»…

Выдержав паузу, внимательно посмотрев на Муравьева, так и не поняв, как он отнесся к постановлению ЦК, Борис Станиславович пошел с козырной карты. Он доверительно сообщил, что после того как начнется снова война с немцами, а об этом ЦК позаботится, Муравьеву необходимо добиться, чтобы Восточный фронт объединился с чехословаками. Масарик вспомнит об услуге, которую оказал ему Муравьев, повернет свои эшелоны на Москву. Вместе с братьями чехами мы объявим войну немцам, спасем Россию от большевиков. Вы, Муравьев, будете верховным главнокомандующим всех войск России.

— Любите вы, цекисты, на чужом горбу в рай ехать. Что мне делать, не выполнять приказов Совнаркома и пойти под суд трибунала?.. — и, немного остывая, сказал: — Хорошо, Борис Станиславович, идите, оставьте меня одного. Чудошвили вас устроит на императорском судне «Межень». В гостинице рискованно, не вступайте в конфликт с чека и не появляйтесь больше в штабе. Когда вы мне понадобитесь, я вас найду.

Отдав нужные распоряжения адъютанту, Муравьев спрятал в сейф телеграммы, полученные из Мурома, и, возвращаясь к письменному столу, глянул в зеркало. На него смотрел все еще молодой и энергичный военный. Мужественное, даже красивое лицо, которое так нравилось полковым дамам, не успели перепахать морщины. Лишь на висках появилось несколько седых волос, да глаза чуть помутнели, устали. Скрестив руки на груди, главком улыбнулся, может быть, Спиридонова и правильно ему наворожила: быть Михаилу Муравьеву русским Наполеоном, красным Гарибальди. Главное — не торопиться, не зарваться, не допустить снова ошибки.

В этом же здании, где сейчас помещается штаб фронта, Миша Муравьев был юнкером, боялся офицеров и юнкеров из именитых фамилий. Никто тогда не подозревал, что именно он, один из всего Казанского училища, достигнет поста главкома. Почему же ему не стать русским Бонапартом?

Глава шестая

ЗНАКОМСТВО

1

Поздней ночью к поезду, следующему через станцию Инзу к Симбирску, прицепили служебный вагон командарма-один. Ординарец Тухачевского Йонас Петрила и его дружок, взятый для охраны вагона, Петр Федорович, едва успев лечь на полку вагона, захрапели. Михаил Николаевич долго стоял у окна, смотрел в темноту ночи, думал о делах, которые ждали в Симбирске. Мысленно продолжал спор с комиссаром армии. Упрямым и, как казалось Тухачевскому, весьма недалеким человеком.

Комиссар встретил Тухачевского недоверчиво. В интонациях его голоса, презрительном взгляде без труда можно было прочесть: «Карьеру делаешь, золотопогонник. Перекрасился, лейб-гвардеец».

Михаил Тухачевский из Казани на станцию Инза ехал окрыленный, полный радужных планов. Пост командарма, о котором совсем недавно он и мечтать не смел, сейчас несколько кружил голову. Хотелось оправдать доверие. А сделать это можно было лишь в бою. Белочехи захватили Самару. Их следовало оттуда изгнать. Всю дорогу от Казани до Инзы он строил планы предстоящей операции, один смелее другого, понимая, что на месте, когда примет армию, познакомится с ее силой, возможностями — все эти планы могут оказаться непригодными. Но мечту о близкой победе, боевой славе нельзя было убить.

На станции Инза командарма ждало горькое разочарование. Правда, главком его предупреждал, что пока еще Первая армия не является регулярным соединением, что не все дивизии сформированы, нет штабов… Но того,